О СПРАВЕДЛИВОСТИ

ФОТО: ФЛЕКСАНДР КЛИЩЕНКО

Адвокатский анекдот гласит, что половину своей жизни адвокат не работает, а ждёт в душных судебных коридорах начала какого-нибудь очередного судебного заседания. Вот и я этим тёплым апрельским утром приехал пораньше в столь нелюбимый многими за неудобное расположение и почти всегда предсказуемый результат Мособлсуд, чтобы после обеда поучаствовать в назначенном на 9:30 заседании. Итог заседания интриги не таил. Это было будничное обжалование продления срока содержания под стражей. Особых иллюзий мы с доверителем не испытывали, понимая, что с учётом выдвинутого обвинения всё, если и решится, то при рассмотрении по существу с участием присяжных. Он заранее написал заявление, что не желает участвовать в проходном судебном заседании, а вот мне приходилось уже третий час ждать под дверью одного из залов, ожидая, когда же эта самая дверь распахнётся, и позволит адвокату, наконец, предстать перед суровым ликом правосудия.

Дверь, впрочем, упорно не желала распахиваться и оставалось только терпеливо ждать, когда же меня всё-таки пригласят. Делать было совершенно нечего. К процессу я был готов, выступление отрепетировано, а художественная книга, как назло, забыта дома. Оставалось лишь лениво листать ленту смартфона, чем я и занимался. Лента эта навевала только тоску, поэтому я решил пройтись по коридорам суда в надежде найти кого-то из знакомых, чтобы скоротать время за приятной беседой.

Мособлсуд, как обычно в это время, жужжал словно улей, заполненный недовольными пчёлами. Люди, по большей части строго одетые, о чём-то спорили, показывали друг другу документы, с нетерпением смотрели на открывающиеся и закрывающиеся двери зала судебного заседания и ждали-ждали-ждали. Встретив нескольких знакомых адвокатов и завязав с ними приятную адвокатскому уху светскую беседу о том, в каком печальном направлении двигается судебная практика по уголовным делам, я скоротал ещё минут 15. Но потом одного из моих приятелей позвали в зал, другому кто-то позвонил по срочному вопросу, и я снова остался в одиночестве.

Внезапно внимание моё привлёк адвокат, собравший вокруг себя кружок коллег и что-то оживлённо рассказывавший. Конечно же, это был N. N. был ещё достаточно молодым адвокатом, но имел и среди судей, и среди коллег по скамье защиты (что с учётом патологического тщеславия большинства из нас встречается крайне редко) весьма недурную репутацию. Он много читал классиков адвокатуры, подчёркнуто чтил старые традиции института присяжных поверенных, слыл знатоком истории, был всегда вежлив и тактичен в общении. Любимым делом N. было цитирование классиков присяжной и советской адвокатуры. Многим подобное в условиях современной и весьма циничной системы отправления правосудия казалось несколько комичным, но мне N. нравился, и мы с ним крепко приятельствовали. Я любил поболтать с ним о разных вещах, тем более что рассказчиком он был превосходным, а я, как мне кажется, был неплохим слушателем. Я относительно поздно пришёл в адвокатуру, и профессия всё ещё казалась мне открытой и очень интересной книгой, которой я никак не мог начитаться. Адвокатское образование N. было в этом плане гораздо глубже моего, и поэтому я всегда с удовольствием слушал его подчерпнутые из книг рассказы о старых временах, расцвете и закате нашей профессии, выдающихся судебных ораторах и их нравственной позиции.

Мы тепло поздоровались с N, и я присоединился к оживленной беседе.

– Дорогой А., а что Вы думаете о речи Спасовича в защиту Кроненберга? Не кажется ли Вам, что она сочетает в себе и буквально математическую глубину анализа, и пример подлинного судебного красноречия? – обратился ко мне N.

Надо сказать, что N. всегда и ко всем, даже к приятелям, обращался только на вы, что выглядело несколько старомодно, но именно ему, на мой взгляд, очень подходило.

Вопрос N. меня немного смутил, ведь, несмотря на то, что я знал, кто такой Спасович, ознакомиться с его речами мне ещё не довелось. Однако в отличие от большинства участников нашего невольного кружка я не стал обманывать и признал, что с речью Спасовича, к сожалению, не знаком. К счастью, N., казалось, не разочаровался моим адвокатским невежеством, а оно ему даже понравилось. Он тут же пообещал мне подарить какое-то особое старинное издание со стенограммами выступлений Спасовича и других судебных ораторов, а я в ответ заверил его, что непременно прочитаю подаренную книгу от корки до корки, и затем поделюсь впечатлениями.

Далее общая беседа плавно перетекла к великим адвокатам советского периода. Ария, Мове, Каминская. Здесь я уже мог не просто заинтересованно кивать, но и немного поддержать разговор, поскольку был знаком с книгами этих авторов. N. же был в своей стихии. Он был красноречив, сыпал наизусть цитатами великих юристов и, пожалуй, даже восхищал меня своей увлечённостью материалом и поистине феноменальной памятью. В общем, следующие два часа я провёл для себя с исключительной пользой. Кружок наш, то сокращался, так как некоторых адвокатов вызывали в процессы, то увеличивался, когда к нам подходили другие знакомые коллеги. Успели мы обсудить и дело, по которому N. ожидал вызова в зал судебного заседания. По словам N. в своём выступлении в прениях по этому делу он собирался использовать многие наработки, которые он почерпнул из книги Абрама Львовича Мове «За кулисами судебной защиты». Я в своё время под воздействием N. с удовольствием прочитал эту замечательную книгу и согласился с N., что обстоятельства дела, по которому ему сегодня предстояло апеллировать к суду, были до степени смешения похожи на дело Альтбрегена, защиту которого осуществлял Мове в Ярославском областном суде в далёком 1954 году. N. как и в своё время Мове, намеревался добиться оправдания своего подзащитного. Дело слушалось Мособлсудом уже год и, как я понял из подробного рассказа N., обвинение к прениям практически рассыпалось. Прокурор в перерывах между судебными заседаниями даже несколько раз говорил о необходимости отказа от этого обвинения. Впрочем, прокуроры часто об этом говорят в перерывах между заседаниями, но почему-то практически никогда в самих заседаниях. Дело в том, что все подобные отказы должны согласовываться вышестоящим прокурорским начальством, которое таких согласий не даёт. Не дало и по этому делу. Тем не менее N. продолжал надеяться, и, на мой взгляд, небезосновательно в итоговом успехе.

Я старался не развеивать его надежду, хотя прекрасно знал, что оправдательные приговоры в наши времена столь редки, что добиться их вынесения может лишь адвокат не только мастерски владеющий своей профессией, но и тот, кому сопутствует недюжинная доля везения. С другой стороны, N. был, очевидно, по-юридически прав, верил в свою позицию, и пытаться опустить его с юридических небес на суровую адвокатскую землю, мне казалось, неправильным и даже нечестным. К тому же я и сам знал, что такое адвокатский азарт и, пусть и ложное ощущение неизбежной победы, которое испытывает каждый из нас, когда вкладывает в работу всю душу. Знал, не раз испытывал, не раз разочаровывался, но, тем не менее продолжал в глубине души верить в адвокатскую удачу и значимость работы, которую делал. Наверное, не верить и превратиться в откровенного циника было бы проще, но профессия пока, к счастью, не стала для меня лишь ремеслом, которым я зарабатывал на жизнь, и потому я, всякий раз обжигаясь, продолжал верить. Верил и N., который наверняка обжигался в профессии не меньше моего. Он говорил об адвокатской этике, нравственности и миссии адвоката, приводя дословные цитаты из статей и выступлений старых заслуженных мастеров юридического слова, с которыми он, адвокат N. был согласен и на которых, очевидно, хотел быть похожим. Он и был похож на них. Во всяком случае, мне в тот момент так казалось, и потому я искренне желал ему удачи и также искренне поверил, что он не может не победить. Наконец, меня вызвали в зал судебного заседания, а когда примерно через час мой процесс закончился, N. уже в коридорах суда не было. Вероятно, его тоже позвали в зал. Дожидаться N. я не стал. Меня до позднего вечера закрутили другие дела. Нужно было обязательно поучаствовать в одном неприятном допросе, а потом обсудить его результаты с доверителем. По дороге из офиса в сторону метро у дверей ближайшего ресторана мне встретился N. Выглядел он жалко. Растрёпанный, помятый и, очевидно, сильно пьяный он сидел в одиночестве на лавочке и громко икал.

– N., – крикнул я ему, что с Вами? Как Ваш процесс?

N. поднял на меня глаза, встал с лавочки, обнял меня и грустно сказал:

– Как говаривал адвокат Ария, выходя оплёванный и униженный из Верховного суда РСФСР: этих сук ничем не пронять.

– Сколько? – только и спросил я его.

– 8, – ответил мой несчастный друг.

– Надо жаловаться, – сказал я ему.

А он ответил мне совсем уж неприлично матерной цитатой Семёна Александровича Хейфеца по результатам рассмотрения дела в Ленинградском областном суде.

N. всё-таки оставался всё тем же прекрасным N.

Всю ночь мы с ним пили водку на кухне у меня дома и говорили-говорили-говорили. О нашей прекрасной профессии, нравственности в ней, знаменитых адвокатах прошлого и о том, когда же всё, наконец, изменится…