НОВОСТИ
Экс-гендиректор ЧЭМК получил условный срок по делу о педофилии
ЭКСКЛЮЗИВЫ
sovsekretnoru
Фурцева дочь Фурцевой

Фурцева дочь Фурцевой

Фурцева дочь Фурцевой
Автор: Ирина МАСТЫКИНА
01.01.1998


 
Беседовала обозреватель «Совершенно секретно»
Ирина МАСТЫКИНА

Екатерина Фурцева. Женщина, взлетевшая наверх в страшные годы, когда непросто было уцелеть. Женщина, которой судьба очень мало позволила быть женщиной. Неужели мы никогда так и не узнаем, какой она была на самом деле? Обозреватель «Совершенно секретно» Ирина МАСТЫКИНА беседует с самым близким человеком министра культуры – ее дочерью Светланой ФУРЦЕВОЙ.

 

– Светлана Петровна, о деятельности вашей мамы на посту министра культуры мы наслышаны. А как складывалась жизнь Екатерины Алексеевны сразу после ее переезда из Вышнего Волочка в Ленинград и Москву?

– В Вышнем Волочке моя мама, как и моя бабушка, работала на ткацкой фабрике. Но ее тянуло учиться дальше, и она решает уехать, начать самостоятельную жизнь – сначала в Ленинграде, потом в Москве. В Москве мама поступает в Институт тонкой химической технологии. Тогда ей было уже за двадцать, и пришлось нагонять всю разницу в образовании. Но человек она была способный. И когда институт окончила, ее оставили в аспирантуре. В конце тридцатых годов мама – аспирантка и одновременно секретарь партийной организации института. Вот почему потом она становится секретарем Фрунзенского райкома партии – это одна и та же организация.

А до Москвы мама училась в Ленинграде в Институте инженеров гражданского воздушного флота. Так получилось, что ее путь в Ленинград лежал через Феодосию, где в то время проходили знаменитые соревнования планерного спорта. Мама увлеклась самолетами, тогда это было модно, и поступила в связанный с ними институт. А в тридцатом году встретилась там с моим будущим отцом – Петром Ивановичем Битковым. Оба – студенты, жили трудно. Но, несмотря на это, были счастливы. Одна ленинградская мамина подруга при встречи со мной всегда вспоминала «Катин серебристый смех». Одиннадцать лет прожили мои родители вместе: сначала в Ленинграде, потом в Москве. Все это время мама очень хотела родить, но не получалось.

И вот наконец перед самой войной, на тридцать втором году жизни, она забеременела. Отец был профессиональный военный, в первые же дни войны ушел на фронт. Мама осталась одна, время, сами понимаете, какое было, и она не решилась рожать. Написала бабушке, которая осталась в Вышнем Волочке и всегда имела в семье право решающего голоса. Она и сказала маме: «Ну как это так! Столько лет ждали. Что уж, одного ребенка не воспитаем?» И приехала в Москву. Так с нами до конца своих дней и осталась.

В это время началась эвакуация, и беременная мама с бабушкой уезжают в Куйбышев. Там я и родилась. Через четыре месяца мы возвращаемся в Москву, в свою коммунальную квартиру на Красносельской. А вскоре в командировку с фронта приезжает отец и со всей прямотой заявляет маме, что встретил другую женщину, которую полюбил. Он был красив и всегда пользовался женским вниманием… Гордая мама забирает меня, бабушку и уходит. Можно сказать, в никуда. Однако она в это время – секретарь Фрунзенского райкома партии. И ей дают маленькую – двадцать восемь метров – квартирку недалеко от этого райкома, в том доме, где сейчас АПН. Мама продолжает работать, а со мной сидит бабушка. И так в течение долгих лет.

– А отец вам никак не помогал?

– Во-первых, он до конца войны был на фронте. Во-вторых, мама всегда была гордой. Но, мне кажется, в течение всей жизни у них сохранились хорошие отношения. Отец изредка меня навещал. А когда я стала уже взрослой и имела дочь, он приходил познакомиться и со своей внучкой. Помню, тогда он вдруг сказал мне, что всегда любил только Катю, а мы маму уже год как похоронили. Отец пережил ее совсем ненамного. Пришел домой – инсульт. Похоронила его третья жена…

– Третья? До вашей мамы отец уже был женат?

– Да, и от этого брака у него в Ленинграде росла дочка. У нас с ней лет пятнадцать разница в возрасте. Я о ней практически ничего не знаю. Мне только бабушка в детстве рассказывала, что отец той дочке из Германии пианино привез… Она у нас была очень ревнивая и часто упрекала отца в том, что ребенок растет, а он даже конфетки не привезет.

– Ваши родители были расписаны?

– Нет. В те годы это не считалось обязательным. Я знаю только, что они расстались сразу после того, как я родилась. Так мама дала мне свою фамилию. Но отсутствие отца в детстве я не чувствовала. Мы жили вместе с семьей маминого брата. Я его так и называла: папа Сережа. А главное, с нами жила бабушка Матрена Николаевна – человек сильный, крепкий. С тех пор как она в двадцать шесть лет осталась вдовой с двумя детьми на руках, надеялась в жизни только на себя.

– А другую бабушку, по отцовской линии, вы помните?

– Да, она приезжала к нам, но не очень часто. Как и отец, она была донская казачка. Отец и меня иногда так называл. Наверное, генетически что-то казацкое во мне действительно есть, хотя росла я с бабушкой и мамой, поэтому прежде всего, думаю, все переняла именно от них.

– А кто вас больше воспитывал: мама или бабушка?

 

– Бабушка, конечно. Хотя общее руководство было за мамой. И чем старше я становилась, тем мама активнее присутствовала в моей жизни. Несмотря на невероятную занятость, занималась моим образованием. А в детстве я была, что называется, бабушкиной внучкой. Она меня разве что грудью не кормила, как порой любила повторять. Сама бабушка, как и все крестьянки того времени, была необразованной, расписываться не умела. Но при всем этом имела гениальную мудрость, видела всех насквозь и многое понимала интуитивно. Ну как можно было в те годы, например, знать, что ребенку нужно заниматься музыкой, языком? А она знала и находила для меня хороших преподавателей.

А что касается наказаний, если у меня в школе обычной или музыкальной было что-то не так, меня на улицу не пускали, не давали мороженого, два раза за то, что я не послушалась, бабушка даже прошлась по мне бельевой веревкой. В общем, держала ребенка в строгости. Мне не прощала ничего. Наказывала именно по больным местам, которые очень хорошо знала. Однажды, как мне теперь кажется, в качестве наказания за что-то, отправила в «Артек». Я всегда была домашним ребенком, а там муштра, военная дисциплина. И никакого удовольствия от отдыха на море я не получила… Только когда у меня самой появилась дочка, бабушка стала чуть-чуть потеплее, оттаяла.

– Говорят, ваша бабушка была деспотом и по отношению к вашей маме.

– Это восприятие со стороны, чужих людей. На самом деле бабушка была очень добрым человеком. Строгость проявляла только ко мне. А с мамой у нее сложились совсем другие отношения. Очень многое в маме именно от бабушки. Сильный характер, даже я бы сказала – мощь какая-то, абсолютно не женская четкость мысли и способность принимать решения. И вместе с тем домовитость и исключительная женственность.

– В двенадцать лет вы впервые побывали с мамой за границей, в Англии, а после школы поступили в МГИМО. Это было вашим решением или институт вам выбирала мама?

– Нет-нет, так решила я. Мама очень хотела, чтобы я пошла в институт, который она сама окончила, – тонкой химической технологии, и даже несколько раз водила меня к своему любимому профессору. Но с химией я, увы, поссорилась еще в школе. Поэтому остановилась на западном факультете МГИМО. Немалую роль в этом моем решении сыграл Фирюбин. Человек образованный, чрезвычайный и полномочный посол сначала в Праге, потом в Белграде. Ну, я ездила к нему, плюс Англия, плюс язык, который я любила. Конечно, я знала, что в этот институт просто так поступить нереально, поэтому занималась с очень хорошими педагогами. Казалось бы, возьми да набери мама номер телефона ректора. Ей бы не отказали. Но у нас даже разговоров на эту тему не возникало. Я могла попросить у мамы, например, что-то купить, но чтобы помочь в поступлении… У нас это было не принято.

– Странно, по рассказам многих, мама вас так любила, что ни в чем не отказывала…

– Да, любила, но грамотно. И никогда меня не жалела. Это случилось лишь однажды, когда я уже выучилась и работала в АПН. С телегруппой из ФРГ я должна была зимой ехать на съемки в Якутск, где температура опустилась до пятидесяти градусов. И мама испугалась. Уговаривала взять бюллетень. Но я отказалась и все-таки полетела.

– Светлана Петровна, а что изменилось в вашей жизни после того, как Екатерина Алексеевна стала членом Политбюро?

– Ну, мне тогда было только четырнадцать лет. И жизнь семей членов Политбюро в те годы не имела той необходимой атрибутики, что десятью годами позже: иномарок, драгоценностей, шуб… Первое, что поменялось, – это дача. Появился отдельный дом, за отдельным забором. Совершенно новый для моего глаза стиль: конюшня, баня, теплица, катера и даже открытая машина.

Ну и, во-вторых, появилась возможность посмотреть самые недоступные иностранные фильмы дома, достать билеты в любой театр, отдохнуть летом на море и купить в спецмагазинах книги или одежду… Но мама была действительно очень скромным, нематериальным человеком и, работая с утра до ночи, практически никакими особыми благами не пользовалась. Одевалась она всегда элегантно. Руками могда сделать фантастические вещи. Шила, вязала сама. Изменения в ее одежде произошли скорее благодаря Фирюбину. Когда он стал послом в Югославии, часто привозил маме красивые вещи. Ну, еще появились какие-то закрытые ателье, и возможности хорошо одеваться расширились.

– А что касается заграничных поездок?

– С ними тоже стало проще. Впервые за границу я выехала в двенадцать лет. Тогда Фирюбин был послом в Чехословакии и пригласил меня в Прагу на зимние каникулы. А потом меня стала брать с собой мама. Она была уверена в необходимости новых впечатлений. И в те годы, когда любые поездки за рубеж выделялись в виде поощрений и для многих были мечтой, мама все сделала для того, чтобы я смогла увидеть мир. Так к двадцати годам я уже побывала во многих странах Европы и Азии.

– Первая ваша поездка в институте была в Индию. С нее, насколько я знаю, опосредованно и началось ваше знакомство с будущим мужем.

– Там вместе с нами был тоже член ЦК Фрол Романович Козлов с супругой. Наверное, я ей понравилась, и она захотела познакомить меня со своим сыном Олегом. В Москве несколько раз звонила, куда-то приглашала. Но я, если честно, пыталась все это как-то отодвинуть. У меня была своя компания в институте, и новых знакомых не сильно хотелось. Но Александра Константиновна слыла большой театралкой и выбрала какой-то хит в Театре сатиры, от которого мне было трудно отказаться. Заказала билеты, и мы с Олегом встретились. Он мне сразу понравился: высокий, с большими зелеными глазами, с красивыми волосами, хорошими манерами. Учился в Институте стали и сплавов, был старше меня на четыре года, много и интересно рассказывал о Ленинграде, который любил и знал. И вот вместо театра мы пошли в ресторан «Пекин». С этого все и началось.

– Через сколько времени вы поженились?

Екатерина Алексеевна со Светланой, внучкой Мариной, зятем Игорем и космонавтом Андрианом Николаевым

– Познакомились мы в конце марта, через месяц подали заявление. Его не брали, потому что мне не исполнилось еще восемнадцати лет, я родилась в мае. Но Олег все-таки этого добился. Родители наши долго об этом не знали. Но недели за две до регистрации я не выдержала и сказала маме. Она была в шоке, потому что видела, как я хотела учиться в институте, и вдруг – замужество. Попыталась меня отговорить – все-таки первый курс, к тому же мы с Олегом были еще мало знакомы. Говорила всякие разумные вещи, но в тот момент я была увлечена и не сдавалась.

– Где сыграли свадьбу?

– У Козловых на даче. Приехали Хрущев, Брежнев с женами и детьми. Поэтому свадьба была как бы не моя. Пили в основном за Хрущева, иногда за новобрачных, и ничего примечательного для меня там не было. Но все выглядело очень красиво. Столы накрыли в саду под белыми цветущими вишнями. Мне сшили прелестное платье… Медовый месяц провели в Магнитогорске, куда Олега направили на практику. Потом жили в особняке Козловых на Ленгорах – небольшом двухэтажном доме с довольно скромной обстановкой, казенной, с инвентарными номерами…

– А когда родилась дочка?

– Мне не было еще и двадцати. Когда я только забеременела, сразу пошла к маме. Мы с ней долго обсуждали эту тему, потому что к тому времени я не совсем верила в стабильность своего брака. У нас с Олегом разница была не только в возрасте. Что-то еще нас разделяло… Однако мама была категорически против аборта. И я решила рожать. Рожала трудно, но ребенок родился, как мне сказали, в рубашке – в смазке. Я весила тогда сорок шесть килограммов, а Маришка почти пять.

В связи с родами и нездоровьем я запустила зимнюю сессию, и возвращаться в институт было уже тяжело. К тому же я тогда вся погрузилась в ребенка, и все остальное для меня отодвинулось на задний план. Я перешла в МГУ, на журфак. Сдала всю разницу в двадцать экзаменов и была зачислена на редакторское отделение.

– А чем занимались после журфака?

– Я услышала, что в АПН есть редакция теленовостей, которая работала в основном с иностранными телекомпаниями, и поняла, что туда-то мне и надо. Тогда я попросила маму помочь мне, и меня взяли редактором. В АПН я проработала три года, причем в последний год восемь месяцев провела в командировках. Очень тяжелый был период. Осложнились отношения с мужем, мои командировки тоже этому способствовали.

– В это время вы и встретились со своим вторым мужем – Игорем?

– Да. И это была большая любовь. Он был женат, растил дочь, и наши отношения складывались непросто. В это время мама настояла на том, чтобы я пошла в аспирантуру МГУ, и я стала аспиранткой. После защиты диссертации мне предстояла стажировка в Америке, но я туда, слава Богу, не поехала – не хотела расставаться со своим будущим мужем. Мы с ним часто виделись, но жил он тогда со своей семьей. Ему было трудно развестись из-за дочери. Да и работал он в такой организации, где развод был равносилен краху карьеры.

А я развелась. Мама это очень тяжело переживала и даже однажды сказала об Игоре: «Или я, или он». Можете представить мое состояние? Наверное, если бы у нас с Олегом было все в порядке, ничего подобного и не случилось бы. Но… разводу предшествовал период выяснения отношений с мужем, потом он ушел. И мы в квартире на Кутузовском, в которую переселились после рождения дочери, остались с няней Клавой. Она жила у нас почти с рождения Маришки и до сегодняшнего дня остается моей самой лучшей подругой.

Маришке тогда только исполнилось пять лет, и мама, конечно, была против развода. После ухода от нее в сорок втором отца она десять лет оставалась одинокой. И знала, что это такое. Но я, как всегда, шла своим путем и маму не послушалась… В общем, много переживаний было тогда. Скрасить тот тяжелый период жизни мне помогла мамина подруга Надя Леже – женщина теплая, простая. Буквально на следующий день после развода она мне сказала: «Все! Прекращаем слезы, все переживания. Покупаем туфли вот на таких каблуках и едем ко мне – заниматься живописью». Надя мне тогда очень помогла: постоянно меня куда-то водила, с кем-то знакомила…

– Так прошли три года. Игорь Васильевич наконец решился на развод?

– Да, мы поженились, и он переехал к нам. Постепенно привык к Маришке и даже ее удочерил. И воспитал ее, и образовал, занимался ею каждый день.

– Марина называла Игоря Васильевича папой?

– Нет, по-другому. У Игоря, к сожалению, были проблемы со здоровьем, он часто лежал в больницах. И вот однажды, когда он в очередной раз попал в ЦИТО, дочка придумала про него целую историю, с картинками, в которой почему-то назвала его «Трясогустав», потом сократив до «Трясик». Вот так в результате и стала называть Игоря. Ну, маленькая еще совсем была девочка…

С матерью Матреной Николаевной. Барвиха, 1958

– Скоро уже тринадцать лет, как Игоря Васильевича нет в живых…

– Да… Но за все годы, что мы были вместе, он успел дать нам с Мариной так много, что мы не забываем его никогда. Когда его не стало, а это случилось внезапно – он вернулся из леса и, не дойдя до дома, умер, я почувствовала отчаянную усталость и пустоту.

– Где вы тогда работали?

– После защиты диссертации я пришла в Институт истории искусств, в сектор массовой коммуникации. Проработала там четырнадцать лет. Два дня в неделю мы должны были присутствовать на работе, а остальные – занимались наукой дома. Но после смерти мужа сидеть дома мне стало тяжело, и я решила перейти на должность заместителя директора во ВНИИ повышения квалификации работников культуры. Занималась административной работой.

– Я знаю, Марина окончила балетное училище…

– Мы отдали ее туда в пять лет. Посоветовались с мамой и решили, что балет как нельзя лучше подходит Марине. У нее были неплохие данные: пластика, музыкальность… Однако после десяти лет постоянных диет и голодовок открывшаяся язва желудка заставила ее изменить профессию. Марина поступила в ГИТИС на театроведческий факультет и после его окончания устроилась в литчасть Большого театра. Была просто счастлива: те же ребята, с кем училась, та же сцена. Уже работая в театре, она вышла замуж за юриста. Они давно знали друг друга – мы дружили семьями, – но, к сожалению, через год расстались. Маришке было всего восемнадцать, ему – двадцать восемь… Через несколько лет дочь познакомилась с человеком более практичной профессии – стоматологом. (Игорем Владковским, задержанным в 91-м году на таможне за незаконную попытку вывезти за границу произведения искусства. – И.М.) Вышла за него замуж, родила в двадцать пять и распрощалась со своей литчастью уже навсегда.

– Со своим вторым мужем они долго прожили вместе?

– Они развелись в девяносто втором, когда Катеньке было уже четыре. Три года назад Марина снова вышла замуж и уехала из России. Первый год жила в Германии, потом переехала в Испанию и, кажется, там осела.

– Ну а муж? Марина сейчас замужем?

– Человек она непредсказуемый. Живет, как, впрочем, и я, больше чувствами, чем разумом. И в ее личной жизни постоянно происходят изменения. Любимый человек, конечно, есть, но вот какого рода у них на данный момент отношения, сказать может только она.

– В Испании Марина работает?

– В школе, где учится Катя, преподает балет. Но сейчас у нее в планах создать самостоятельную балетную школу. А добиваться поставленной цели моя дочь умеет.

– Марина живет недалеко от Малаги. У нее там своя квартира, дом?

– За границей иметь собственный дом очень дорого, поэтому у дочери там квартира. Но главное, что и она, и внучка, слава Богу, живы и здоровы, ребенок учится в хорошей школе и в свои девять лет прекрасно знает два языка.

– Светлана Петровна, а вы переехали за границу насовсем?

– Я не живу в Испании, а навещаю там дочь.

Екатерина Фурцева с мужем Петром Битковым и дочкой Светланой

– Ваш муж умер очень рано. За те тринадцать лет, что его нет, вы больше не выходили замуж?

– Нет, замужем я не была. У меня есть какие-то обязанности перед семьей. Я очень люблю Катерину, моя любовь к ней совершенно невероятная. В этом мы с мамой одинаковые. Она мне часто повторяла: «Если бы не было тебя с Маришкой, мне не для чего было бы жить».

– Людмила Георгиевна Зыкина в интервью мне сказала, что Екатерина Алексеевна страдала оттого, что была никому не нужна, даже вам…

– Я очень тепло отношусь к Людмиле Георгиевне, но думаю, что, говоря об этом одиночестве, она имела в виду изолированность, в которой мама оказалась на работе. В силу сложности своих семейных обстоятельств мама действительно не имела в министерстве, как теперь называют, команды. Сама она старалась помочь всем, но вот когда ей становилось тяжело, помочь было некому. В этом смысле Люда права. Но это говорит только о том, что мама была настолько нетипичным для своего времени руководителем, что не сумела вписаться в свое окружение. А приспосабливаться не умела. Что же касается меня, то даже после своего замужества и рождения дочери не было дня, чтобы мы с мамой не виделись. Если она, конечно, куда-нибудь не уезжала. Чаще всего я приходила к ней в министерство.

– Помощницы Екатерины Алексеевны рассказывали мне, что министр культуры СССР много занималась самообразованием и никогда без книг и газет с работы не уходила.

– Мама всю жизнь делала себя сама, иначе и не стала бы тем, кем стала. Ей было мало двух технических образований, она захотела получить еще гуманитарное и пошла в Высшую партийную школу.

– Может быть, именно честолюбие и мешало ей в отношениях с мужчинами? Женщиной она ведь была привлекательной, и в то же время десять лет одиночества.

– Знаете, просто тогда было такое время. К тому же мама всегда выглядела чуточку недоступной для мужчин – она находилась выше их обычного представления о женщине-жене… Но не думаю, что ее не интересовало женское счастье…

– Чем же Екатерину Алексеевну пленил Фирюбин, за которого она в пятьдесят четвертом году, уже будучи членом Политбюро, вышла замуж?

– В нашем доме не было принято обсуждать с детьми дела взрослых, поэтому я могу высказать только свои предположения. Мужчиной Николай Павлович был интересным, и то, что мама им увлеклась, вполне естественно. А вот бабушке он не нравился. Она и меня настраивала против. Дело в том, что Фирюбин, еще будучи секретарем горкома, до нас тоже жил на госдаче в Ильичеве, и о его семье ходили разные слухи. Говорили, что однажды его сын с кем-то поссорился, взял ухват и товарища им приложил. Да и сам Николай Павлович слыл капризным и избалованным мужчиной. Когда они с мамой познакомились, он работал в Моссовете заместителем мэра и значимость свою сознавал. В общем, бабушке пришлось ломать что-то внутри себя, принимая Фирюбина в дом. У меня с ним тоже были сложные отношения…

– А Екатерина Алексеевна, говорили, всегда считала его детей своими…

– Нет, это не так. Но помогала им – да. Понимаете, мама ко всем относилась доброжелательно. Наша Катерина теперь очень похожа на свою прабабушку. Вот она человека видит и уже его любит. Я никогда от нее не слышала ни одного обидного слова о других. Такой же была и мама. Я не помню случая, чтобы она, возвращаясь из заграничных командировок, привозила что-то себе. И никогда не забывала детей Николая Павловича – Риту и Николая.

Я же с ними мало общалась. Слышала только, что Николай был переводчиком в Швейцарии, потом, кажется, там и остался. А вот Рита… Она никогда не чуждалась мирских удовольствий. Работала корреспондентом на радио, хотя и окончила МАИ или МЭИ, но эта профессия ее не увлекала. Она была очень активной женщиной, постоянно искала себе пьедестал…

– Скажите, когда Екатерина Алексеевна решила связать жизнь с Фирюбиным, он был уже в разводе или развелся ради вашей мамы?

– Думаю, что причиной развода Николая Павловича послужила любовь к моей маме. Он вообще был человек увлекающийся, но, на мой взгляд, никогда ничем не умел дорожить.

– Слышала, что поначалу у них были замечательные отношения, но потом они разладились. 

С Николаем Фирюбиным

– Да, действительно, их последние годы были сложными. Вероятно, тогда что-то произошло, и это мешало взаимопониманию. Прежде всего потому, что Фирюбин очень плохо старился. Разницы в возрасте у них практически не было, но Николай Павлович, в отличие от мамы, чувствовал свои годы. Постоянно старался подчеркнуть свою значимость и часто не совсем деликатно любил повторять: «Плохо быть дедушкой, но еще хуже быть мужем бабушки». Признаться, мне трудно быть к нему объективной. Но женского счастья он маме не дал. Другое дело, что она всегда довольствовалась тем, что имела. Оптимисткой была! Всему отдавалась без остатка. И очень любила жизнь.

– Откуда же тогда эти попытки покончить жизнь самоубийством? Последняя из двух закончилась трагически. Все до сих пор убеждены, что ваша мама свела счеты с жизнью с помощью цианистого калия.

– У меня есть официальное свидетельство врачей, где сказано, что смерть была вызвана сердечной недостаточностью. Этот вопрос со мной обсуждать сложно… Я знаю то, что знают и все остальные. Конечно, можно выстраивать различные версии, особенно по аналогии с шестьдесят первым годом. (Тогда Хрущев вывел Фурцеву из Политбюро, и она пыталась покончить жизнь самоубийством, вскрыв себе вены. К счастью, эта попытка не была смертельно опасной. Фурцеву спасли. В той же больнице на Грановского ей помогли справиться и с сильнейшим нервным стрессом. – И.М.) Мы с мамой никогда не касались этой темы, но я уверена, что причиной расстаться в шестьдесят первом с жизнью было не честолюбие, как некоторые сейчас представляют, а глубокая обида от предательства человека, которому она верила… Но в семьдесят четвертом году, осенью, пик переживаний в маминой жизни уже прошел. Я, конечно, могу иметь свое мнение на этот счет. Но никакой достоверной и серьезной информацией об отравлении на сегодняшний день не располагаю.

– Памятником маме занимались вы?

– Конечно. Фирюбин уже на вторую неделю после смерти мамы снова женился и все связанное с ней сразу же от себя отстранил. Хотя и прожил с мамой целых двадцать лет. Я уж не говорю о материальной стороне, но он имел больше возможностей достать белый мрамор, из которого я задумала сделать надгробие. Мне же это стоило такого труда! Хорошо, Кербель помог. И белый мрамор достал, и горельеф сделал… Если что еще надо было, он брал телефонную трубку, представлялся: «Академик Кербель говорит!» – и все сразу было сделано. Я к нему до сих пор питаю самые теплые чувства.

– Ближайшая подруга Екатерины Алексеевны Надя Леже тоже делала для вашей мамы памятник?

– Это не совсем так. Вы, очевидно, имеете в виду две мозаики – портреты мамы работы Нади Леже. Но обе они были сделаны еще при жизни мамы и никакого отношения к памятнику не имеют.

– После истории с дачей, которая, по слухам, была построена по вашему настоянию буквально накануне смерти Екатерины Алексеевны, ей вернули те двадцать пять тысяч, что она заплатила за строительство. Как она ими распорядилась?

– Эти деньги мы собирали все вместе. Мой муж получил гонорар за свой сценарий и переводы, я – за свою книгу. Мы продали машину. То есть эти двадцать пять тысяч у нас были. Разве мы не имели права на собственную дачу? Думаю, да. Но мама была совершенно другим человеком. Для нее очень важно было общественное мнение.

Когда начался весь этот бум – мол, залезли в карман государству, она попросила только об одном: дайте возможность создать комиссию и объяснить, кто виноват – строители или заказчик. Комиссию, конечно, не создали, потому что Кириленко важен был сам прецедент. Маме объявили выговор, а дачу – совершенно незаконно – постановили отобрать. И вот когда деньги нам вернули, мы положили их на сберкнижку. Мама сразу же сделала завещание. Хотела быть спокойной за то, что, когда ее не будет, эти деньги достанутся нам. В последние годы она знала, что после ее смерти в квартиру на Алексея Толстого, где они жили с Фирюбиным, я не войду. Так оно и случилось.

Не знаю, может быть, я и хотела бы выкупить нашу дачу и по закону имела право это сделать. Ведь каждая мелочь там для нас с мужем была с чем-то связана. Однако после всего пережитого для меня это так непросто…

Наверное, будь Екатерина Алексеевна жива, она полностью согласилась бы с дочерью. Слишком многого стоил ей этот небольшой загородный домик, в котором вопреки молве ничего роскошного-то и не было. Унизительные вызовы на ковер, предложение сдать партийный билет, злобные выпады коллег… Начало краха ее карьеры… И – конец жизни.

* * *

ВСЕ ЛУЧШИЕ ИНТЕРВЬЮ «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО» В 2013 ГОДУ:

Писатель, сценарист Юрий Арабов; Музыкант Андрей Макаревич; Музыкант Юрий Шевчук; Переводчик Виктор Голышев; Экономист Евгений Ясин; Музыкант Юрий Лоза; Драматург Александр Гельман; Артист Ефим Шифрин; Писатель Людмила Улицкая;  Режиссёр Владимир Мирзоев;  Экономист Андрей Илларионов; Режиссер Олег Дорман;  Хирург-трансплантолог Сергей Готье; Бывший руководитель дирекции внешнего долга ЮКОСа Владимир Переверзин; Писатель Юлий Дубов; Сценарист и режиссер Александр Миндадзе; Адвокат Борис Кузнецов; Народный артист России Александр Бурдонский; Писатель Рубен Гальего; Режиссер Юрий Мамин; Наталья Солженицына.


 

 


Автор:  Ирина МАСТЫКИНА

Комментарии



Оставить комментарий

Войдите через социальную сеть

или заполните следующие поля



 

Возврат к списку