Допрос жены президента

Автор: Леонид Прошкин
01.08.1998

Леонид Георгиевич Прошкин

Август 1998 года, по прогнозам многих политических метеорологов, – затишье перед бурей. Такое же, как семь лет назад накануне ГКЧП, в августе 91-го. Такое же «кремлевское» упоение и ослепление властью и такая же неспособность удержать ее нити в своих руках. Именно в этом еще раз убеждают сегодня фрагменты протокола допроса жены «форосского узника» Раисы Горбачевой, предоставленного редакции руководителем следственной группы Генпрокуратуры СССР Леонидом ПРОШКИНЫМ и никогда прежде не публиковавшегося.

Уголовное дело № 18/6214-91

– Раиса Максимовна, вы допрашиваетесь в качестве свидетеля. В соответствии с законом я предупреждаю вас об ответственности за отказ от дачи показаний, за дачу ложных показаний. Вы, как свидетель всего того, что происходило в Форосе с 18 по 21 августа, расскажите, что было там в этот период.

– Для нас события в Форосе начались 18 августа, в 17.00, когда группа неизвестных лиц появилась на территории резиденции президента. Без предупреждения, без приглашения на территорию въезжают машины, выходит группа лиц и требует встречи с президентом. Михаил Сергеевич был в своем рабочем кабинете. Он всегда во второй половине дня работал. Я была у себя в комнате. И Михаил Сергеевич мне потом рассказал, что когда к нему зашел Медведев и доложил, что прибыла группа лиц, которая требует встречи, президент попытался по телефону выяснить, кто их приглашал, зачем и так далее. Все его многочисленные телефоны оказались отключенными – от стратегических правительственных до городских и внутренних... Мы поняли, что произошло что-то страшное... Потом приезд российской делегации, приезд заговорщиков, сам отъезд наш ночной из Фороса и перелет... Это очень длинно будет. На чем я должна сконцентрироваться?

– Пусть будут главные вехи этих 73 часов...

– Для меня? Как я их восприняла...

– Да.

– Первое, самое главное для меня потрясение было, когда Михаил Сергеевич зашел и сказал, что мы изолированы, арест, что сейчас он будет принимать эту группу людей явившуюся и семья должна определиться, поскольку с нами в изоляции оказались дети и внуки. Мы должны были принять решение, что нам делать. Вот этот момент был тяжелый.

Дальше, когда Михаил Сергеевич сказал, что не пойдет ни на какие авантюры, ни на какой шантаж, я и дети решили – мы с тобой. Потом он пошел на переговоры с приехавшими лицами. Понимая, что так все серьезно и во что это может вылиться... У меня даже была мысль, что его арестуют сейчас. Я взяла своих детей, Анатолия и Иру, и мы пошли к кабинету, чтобы видеть, что будет дальше с ним. Я села в кресло у стеночки, ребята встали рядом. Так мы ждали. Было ли это сорок минут или час... Мы сидели молча.

Потом они вышли. Первым вышел Варенников, на нас не обратил внимания, пошел вниз по лестнице. Вторым шел Болдин, он остановился у лестницы в отдалении и не подошел к нам. Ко мне подошли Бакланов и Шейнин. Поздоровались. Бакланов мне руку протянул! Шейнин тоже сделал попытку. Но я не ответила. Руки не подала. Не встала. Спросила: «С добром ли вы приехали?» Бакланов что-то мне ответил, я запомнила одну фразу: «Вынужденные обстоятельства». Они повернулись и ушли.

Потом вышел Михаил Сергеевич из кабинета. И вот этот листок у него в руках, вырванный из блокнота. Он мне его подал... Сказал, что создан ГКЧП. И вот список. Что он предполагал, то и подтвердилось – самое худшее. Приехавшие назвали тех, кто вошел в состав ГКЧП. Как они говорили – он все это записал. Взволнованно, синим фломастером. Стародубцева в этом списке не было. Тизякова не было. Пуго был. Фамилия была написана с ошибкой: «Буго». Чья-то фамилия была недописана, я не помню чья. Фамилия Лукьянова была написана с маленькой буквы, напротив был седьмой номер и рядом стоял вопросительный знак. Видимо, не точно ему сказали, не знаю. Вошел – не вошел, какие-то колебания.

И потом Михаил Сергеевич стал рассказывать, что они ему предъявили, какую он позицию занял. Я обратила внимание, что когда он рассказывал с негодованием, все-таки отметил бесцеремонность их поведения, кроме того, что там ультиматум предъявили, держали себя бесцеремонно...

– Как хозяева?

– Да... Они смогли заехать на территорию дачи, поскольку начальник охраны Плеханов их пропустил... И они уже были на втором этаже, Михаил Сергеевич их не приглашал, а они уже были на втором этаже... Потом для меня лично было потрясением, что уехал Медведев (начальник личной охраны М.С.Горбачева. – Ред.). Хотя ребята из охраны нашей точных сведений не знали, одни говорили, что его увезли, другие говорили, что он спокойно вещи собрал, повернулся и уехал. Я сама не видела. Уехал, не зайдя к Михаилу Сергеевичу, не сказав ничего! Человек рядом был столько лет...

А потом пришла ночь. Я эту ночь с 18 на 19 августа не спала, мучилась. Плеханов уехал или арестован? Не выпустили всех людей, кто работал на даче. Сестру-хозяйку, горничных, садовников в парке... Никого не выпустили. А у всех семьи. Значит, арестованы... Дополнительную охрану поставили на ворота и машины забрали... Меня страшно мучил вопрос: для чего осталась охрана? Или она будет защищать, или будет выполнять чьи-то приказы?..

18-го вечером нам одновременно отключили телевизор и радио. 19-го с утра газеты не пришли... Нам надо было ехать за билетами, дети должны были улетать 26-го. Толе на работу надо было 27-го. Билеты хотели выкупить в городской кассе в Севастополе. Машину за билетами не выпустили. Мы это обсуждаем, а ребята говорят: мы никуда не поедем, мы будем с вами.

19-го пришел охранник Олег Климов и сказал, что будет с нами до последнего. Из начальства остался Генералов, но держится от нас подальше, на хозтерритории. Все начали искать связь. Ребята карманный транзистор нашли какой-то старый. Михаил Сергеевич по нему «Маяк» всегда слушал... К вечеру включили нам телевидение. Пресс-конференция. Такая ложь на весь мир! Михаил Сергеевич требовал включить связь, прислать самолет...

15-го у Михаила Сергеевича был острый приступ радикулита. Сделали блокаду лекарственную. 18-го было уже все нормально. И 19-го на весь мир заявляют, что он недееспособен. Я решила: что-то сделают. А как? На весь мир сначала солгать, и значит, надо это подтвердить, что он недееспособен. Мы специально ходили гулять, чтобы люди видели, что мы живы-здоровы. Чтобы видели, что ОН здоров!

Ночью с 19 на 20 августа решили сделать видеозаписи. Закрылись, зашторились, чтобы с моря не просматривались, со скал не просматривались... Сделали четыре записи. Ребята их разрезали на кусочки. А с утра 20-го занялись тем, как их переправить. Как это сделать? Никого не выпускали с дачи. Я к охраннику Олегу. Может, Генералов нам поможет на волю записи передать? Нет... У нас были две лодочки моторные, катерки прогулочные. 19-го их убрали, заблокировав нас и с моря. И на суше – даже не проползешь... Врача Юрия Сергеевича попросили написать заявление, что Михаил Сергеевич здоров. Пленки, заявление врача, политическое заявление Михаила Сергеевича – все это распределили среди шести человек, чтобы передать на волю. Что еще было 20-го? Мысль была постоянно – прорваться, выйти. Уже сведения шли, мы знали, что в Москве происходит... Они терпят какое-то поражение. Олег сказал, что не надо, Раиса Максимовна, выходить на территорию, потому что может быть спровоцирована перестрелка. В таком случае мы поставим под угрозу Михаила Сергеевича. Мы засели в доме.

21-го в 14.00 у нас обед. Ребята ко мне с этим транзистором. Би-би-си передает, что Крючков разрешил вылет комиссии в Форос, чтобы все убедились в недееспособности президента. Я когда это услышала, а еще ночи бессонные сказались, первое чувство было – летят, чтобы... реализовать наконец-то, что они задумали.

Еще 19-го решили с питанием – есть то, что было на даче. Овощи там были, мясо, еще что-то. Все свои лекарства, таблетки собрали, решили не пить то, что нам будут давать, а обходиться своими медикаментами. Новое брать, но не принимать ничего, пользоваться только старым. Когда узнали, что летят, подумали: что они могут нам сделать? Уколы? Или просто пойти на перестрелку? И в этот момент я заволновалась сильно. Куда деваться? Кругом скалы, выйдешь и как на ладони... В доме прятаться? От этого у меня гипертонический криз случился... Потеря речи была, что оказалось удачным, поскольку это нам позволило оставаться в доме с медиками и с вооруженной своей охраной. Меня на диван, таблетки...

21-го я была в постели. Зашел Олег и сказал: «Приехали гости». Команда Крючкова. Требуют принять. Михаил Сергеевич сказал, что принимать никого не будет, пока не включат связь... Олег вернулся со словами: «Связь включена». Только тогда Михаил Сергеевич поднялся в свой кабинет. А я осталась с детьми... Потом я узнала, что с Михаилом Сергеевичем пытались говорить по телефону Крючков, Ивашко. Но он не стал. Лукьянов прислал записку Михаилу Сергеевичу: «Прошу принять меня с Ивашко. Нам срочно нужно поговорить до приема ЭТИХ». Михаил Сергеевич отказался, и если кого-то примет, сказал, то только после российской делегации. Потом ребята мне сказали, что к дому шел Ивашко с Плехановым. Охранник Борис Иванович Голенцов их предупредил: «Будем стрелять!» Плеханов сказал: «Так я и знал». Они повернулись и ушли.

Около 21.00 прилетела российская делегация, много людей. Михаил Сергеевич их принимал на первом этаже. Были Лукьянов и Ивашко, но вместе с российской делегацией. Я была наверху, спустилась, когда мне ребята передали, что вроде бы будем улетать с российской делегацией, надо только одеться и взять самое необходимое... Около 23.00 выехали из Фороса. Остановились в аэропорту около президентского самолета... Помню только, что перепуганная внучка мне сказала: «Бабулечка, я так устала и хочу спать...»

– До вечера 18 августа было ли что-то необычное в организации отдыха, питания, лечения президента? Или все было как обычно?

– Может, и были какие-то отклонения, но когда им не придаешь значения – не замечаешь. Врач Юрий рассказывал нам, что каких-то аквалангистов в море добавили. Но тогда я не придала этому значения. Вообще я вам должна сказать, что 91-й год был особенно напряженным в нашей с Михаилом Сергеевичем жизни. Этот раскол в обществе, противостояние. Оголтелые выступления на пленумах, когда Михаила Сергеевича грязью поливали, митинги с требованиями разогнать Верховный Совет и отправить в отставку президента, шахтерские забастовки... Тревожное общее состояние, разговоры среди людей – все это было. Но никаких конкретных предвестников переворота я не замечала. Я всегда доверяла людям, которые рядом... И никак уж не думала... Боже мой!

– Во время первой беседы с Баклановым без протокола я спросил, для чего же все это было сделано? Он ответил, что через несколько дней должно было состояться подписание союзного договора. Решили таким образом не допустить развала Союза и обратить внимание общественности. Но если вы с чем-то не согласны – уйдите в отставку и тем самым обратите внимание общественности...

– Вот это меня и мучает... Я ждала самого худшего, когда нас изолировали в Форосе. Самого худшего. Я уверена, затянулись бы события, вопрос нашей жизни был бы решен однозначно. Не знаю, в какой форме...

– Помимо радикулита какие-либо болезни были у президента за этот период?

– Нет. Лекарственная блокада всегда выручала. Сделали десять – двадцать уколов, встал и пошел...

– После того как все это произошло, состояние президента не ухудшилось?

– Бесследно ни для кого это не прошло. Ни для меня, ни для детей, ни для Михаила Сергеевича. Но он держится, работает. В отличие от меня...

– Что обычно со стороны дачи видится в море? Какие корабли? И что виделось в эти августовские дни?

– Типичная картина – один сторожевик стоит на приколе. Обычно мимо проходили пассажирские пароходы, сухогрузы. А в эти три дня их не было. Я видела три сторожевика – больше, чем обычно. Ночью с 18 на 19 августа еще военные корабли подходили. Зять их видел, окна спальни детей на море выходили. В 4.30 утра. И на второй день тоже подходили прямо к берегу и стояли минут сорок. Десантные корабли на воздушной подушке. Что это было – психологическое давление или попытка захвата, не знаю...

P.S. Леонид Георгиевич Прошкин работает над серией публикаций для «Совершенно секретно» о событиях августа 1991 года и октября 1993 года, которые составят основу его автобиографической книги.

Автор:  Леонид Прошкин