НОВОСТИ
Основателю «Русского продукта» Ольге Миримской грозит двадцать лет
ЭКСКЛЮЗИВЫ
sovsekretnoru
Бессмысленность беспощадных бунтов

Бессмысленность беспощадных бунтов

Бессмысленность беспощадных бунтов
Автор: Никита КРИЧЕВСКИЙ
Совместно с:
28.02.2017

В русской жизни всегда была велика роль случая – «чёрного лебедя» как символа непредсказуемости

В прошлом номере мы начали публикацию глав из будущей книги экономиста Никиты Кричевского «Антискрепа» об истории Раскола Русской православной церкви, который за сотни лет внёс существенные изменения в русский национальный характер.

(См. «364 года великого и ужасного Раскола»,  2/391, февраль 2017.)

Новая глава посвящена разбору бессмысленных и беспощадных русских бунтов, которые молва также связывает с Расколом. Действительно, количество выступлений против «попрания веры» было огромным. Но, как это часто бывает, большинство восстаний причисляется к Расколу лишь формально, а на деле имеет совсем другие причины. В этой части нашего повествования мы поговорим о трёх бунтах – Соляном (1648–1649), Медном (1662) и Хованском (1682), – имевших к расколу в лучшем случае косвенное отношение. Ещё два восстания – Разинщину и Пугачёвщину – вынесем за скобки, полагая, что количество литературы о тех событиях велико и без нашего скромного участия.

 

СОЛЯНОЙ БУНТ

 Строго говоря, Соляной бунт не имеет отношения к Расколу просто потому, что произошёл в 1648–1649 годах, то есть за несколько лет до Раскола. Тем не менее упомянуть его нужно хотя бы для того, чтобы показать всю наследственную дурость власти. Казна на Руси практически всегда испытывала затруднения, не стало исключением и правление царя Алексея Михайловича. Чтобы поправить государевы финансы, в 1646 году правительство бывшего царского воспитателя, а в тот момент «премьер-министра» Бориса Морозова не только по русской привычке увеличило подати, но и ввело повышенные пошлины на соль, главнейший консервант того времени, позволявший сохранять потребительские свойства пищевых продуктов длительное время.

Само собой, продовольствие быстро поднялось в цене, народ начал отказываться от соли, а у производителей и купцов резко упала выручка со всеми вытекающими для их кошельков и казны последствиями. В 1647 году соляной побор был отменён, однако прочие подати остались. Чтобы возместить «выпадающие доходы», власти, естественно, решили сократить расходы, конкретно – жалованье государевым людям. Всё это, помноженное на неприкрытые коррупцию и кумовство, в 1648–1649 годы привело к массовым выступлениям дворовых людей, посадского населения, ремесленников и стрельцов. Но не против царя (сакральность помазанника Божия для русского человека всегда, в том числе и сегодня,  неоспорима), а против Морозова и его окружения.

Вот как иностранные посланники описывали происходившее в Москве в те дни: «Морозов, для предотвращения бедствия, велел созвать всех стрельцов, числом до 6000, и приказал им выгнать с Кремлёвской площади мятежную толпу и подавить волнение. Но стрельцы воспротивились такому приказанию… [После жалобы царю и его превратно истолкованного совета поговорить с Морозовым лично] толпа вместе со стрельцами, по недоразумению полагавшими, что им самим нужно разобраться с Морозовым, бросилась к дому Морозова и принялась его штурмовать. Навстречу им вышел управитель Морозова, по имени Мосей, и хотел их успокоить, но они тотчас сбили его с ног и умертвили ударами дубины… Когда этот Мосей, управитель Морозова, был умерщвлён таким плачевным образом, весь народ, также и стрельцы, принялись грабить и разрушать дом Морозова так, что даже ни одного гвоздя не осталось в стене; они взламывали сундуки и лари и бросали в окошко, при этом драгоценные одеяния, которые в них находились, разрывались на клочки, деньги и другая домашняя утварь выбрасывалась на улицу, чтобы показать, что не так влечёт их добыча, как мщение врагу».

В ходе Соляного бунта были убиты многие представители высшей власти: толпа забила до смерти «автора» соляного побора дьяка Назария Чистого и буквально растерзала в Кремле двух начальников приказов – Леонтия Плещеева и Петра Траханиотова. Самого же Морозова под усиленной охраной спешно вывезли в северный Кирилло-Белозерский монастырь. Впрочем, ссылка продлилась недолго, и вскоре тот вернулся в Москву, правда, ключевых должностей, дабы не дразнить гусей, уже не занимал.

К слову, Соляной бунт был подавлен не только силой, но и хитростью. Чтобы расколоть ряды протестующих и возродить в стрельцах расположение к власти, военным выдали двойное денежное и хлебное жалованье, а царь и бояре принялись наперебой зазывать служивых на примирительные обеды, на которых жаловали награды, сукно, пивные и винные бочки. Тем не менее бунт не на шутку испугал молодого Алексея Михайловича, побудив того лично заняться государственными вопросами, в частности приступить к разработке Соборного уложения, принятого в 1649 году

Несмотря на подавление бунта в столице, всполохи народного негодования продолжились на местах: в 1648 году мятежи были отмечены в Козлове и Сольвычегодске, в 1649 году в последний момент был предупреждён московский мятеж закладчиков, в 1650 году произошли выступления во Пскове и Новгороде, наконец, в 1662-м в Москве разгорелся Медный бунт, о котором мы сейчас и поговорим.

Мятеж стрельцов в 1682. Пётр I утешает мать. Картина А.И. Корзухина, 1882

Фото: WIKIPEDIA.ORG

МЕДНЫЙ БУНТ

Начавшаяся в 1654 году длительная война с Речью Посполитой вновь потребовала от казны больших расходов. Осторожное (ещё свежи были воспоминания о Соляном бунте) повышение налогов результата не дало, и тогда группа очередных «реформаторов» во главе с Афанасием Ординым-Нащокиным предложила царю провести «медную» эмиссию – наладить чеканку медных денег по номиналу серебряных. Увеличить производство собственной серебряной монеты Русь тогда не могла, так как своих серебряных рудников у страны ещё не было, а первые бумажные ассигнации появились в России лишь в 1769 году при Екатерине II. (Не правда ли, похоже на некоторые современные предложения завалить страну необеспеченными деньгами и тем самым решить все экономические вопросы? Похоже. А теперь – что из этого вышло.)

Медные деньги начали чеканиться сразу в Москве, Новгороде и Пскове. Жалованье выплачивалось медью, но вот подати и сборы собирались серебром. Бесконтрольный выпуск медных денег предсказуемо привёл к их обесценению и, несмотря на запретительный царский указ (снова что-то знакомо-запретительное, не так ли?), к повышению розничных цен, прежде всего на хлеб.

Бунт вспыхнул летом 1662 года. Но «спусковым крючком» стал вовсе не рост цен или безответственная правительственная политика, а обвинения царского тестя Ильи Милославского, а также нескольких членов Боярской думы в том, что они вступили в коллаборационистский сговор с враждебной в тот момент Польшей, одним из следствий которого и стало повышение цен на всё и вся. Разъярённая толпа числом до пяти тысяч человек по обычаю разгромила дома главных «шпионов» и двинулась на этот раз не в Кремль, как при Соляном бунте, а в Коломенское, где в загородном дворце проводил свой «отпуск» царь.

Алексей Михайлович, набравшийся популистско-демагогического опыта общения с народом ещё во время Соляного бунта, естественно, пообещал уменьшить налоги и покарать нерадивых. Удовлетворённые челобитчики двинулись обратно, но встретили «вторую волну» протестующих, возмущённых тем, что в Москве служивые люди начали уничтожать расклеенные по всему городу листовки («воровские листы»), в которых рассказывалось о роли высокопоставленных «преступников» в народном обнищании. Разминулись бы тогда две нестройные колонны – и никакого Медного бунта не случилось бы. Но в русской жизни (да и не только в русской) всегда была велика роль случая, «чёрного лебедя» как символа непредсказуемости.

Сдвоенная толпа развернулась обратно к Коломенскому. Но там их уже ждали стрелецкие полки и царские наёмники. В результате неравной схватки до тысячи человек были убиты и утоплены в Москве-реке, а ещё до трёх тысяч арестованы. Бунтовщиков пытали, отсекали руки и ноги, клеймили лица, ссылали в самые дальние уголки Руси: в Сибирь, Казань, Астрахань, на Соловки. Многим «повезло» ещё меньше: их с завязанными руками и ногами сажали в большие лодки-баржи и пускали ко дну на Москве-реке. К тому же всех грамотных москвичей обязали сдать образцы почерков для выявления изготовителей листовок. Впрочем, «писателей» так и не нашли.

В итоге, помимо традиционного монаршего головотяпства, подметим ещё одну «наследственную» черту русского государственного управления – слепоглухоту власти, хронически не умеющей распознать ухудшение социального самочувствия при наличии соответствующих «глаз» и «ушей». В начале 1660-х годов, как и в другие исторические периоды, царь и элиты до последнего надеялись, что грозовые тучи разойдутся сами собой, а может, просто не знали, что предпринять.

Медные деньги? Ах да – их выпуск был прекращён в 1663 году.

 

 ХОВАНЩИНА

В преддверии рассказа о Хованщине необходимо сделать несколько важных вводных замечаний. Правление сына царя Алексея Михайловича, Фёдора Алексеевича, было недолгим: через шесть с небольшим лет, 27 апреля 1682 года, в возрасте 20 лет он отошёл в мир иной, не оставив распоряжений относительно престолонаследия. Единственный ребёнок царя Фёдора – Илья Фёдорович умер в 1681 году, во младенчестве, с разницей в несколько дней с матерью, царицей Агафьей. У Фёдора остались старшая сестра Софья (дочь Алексея Михайловича от брака с Марией Милославской) и два малолетних брата: Иван (сын от первого брака с Милославской) и Пётр, тот самый Пётр I (сын от второго брака с Натальей Нарышкиной). Царевич Иван был старше Петра почти на шесть лет, но в силу болезненности управлять страной не мог. Поговаривали, что «царевич Иван был хилый, болезненный мальчик с ограниченными умственными способностями», но, вероятно, это был наговор со стороны Нарышкиных в борьбе за царский трон. Не в состоянии руководить государством был и девятилетний Пётр, крепкий и здоровый мальчик, но слишком юный для исполнения царских обязанностей. Власть фактически перешла к царевне Софье

Смерть молодого царя породила не только безвластие, но и предсказуемое противостояние в верхах (после смерти Фёдора Алексеевича часть бояр сделала ставку на Милославских, другая – на Нарышкиных), вылившееся в Стрелецкий бунт 1682 года, также известный как Хованщина, по фамилии главы Стрелецкого приказа князя Ивана Хованского. Стрелецкий бунт стал одновременно наглядным свидетельством укоренившейся на Руси моды использовать армию как инструмент решения элитами клановых задач, так и отчасти попыткой вернуть страну к «прежней вере». Стрельцы же собственной «повестки» не имели, если не считать недовольства зарвавшимися, погрязшими в воровстве командирами и перспективами понижения стрелецкого статуса до уровня городской полиции.

27 апреля 1682 года, в день смерти Фёдора Алексеевича, Нарышкины, заручившись поддержкой патриарха, поспешили возвести на престол малолетнего Петра (высочайший документ от 27 апреля 1682 года озаглавлен как «Объявление о кончине Государя Царя и Великого Князя Фёдора Алексеевича и об избрании на Всероссийский престол благоверного Государя Царевича и Великого Князя Петра Алексеевича»). Тут же взбунтовались Милославские, указав на нарушенный порядок престолонаследия по старшинству. Милославские и подбили стрельцов на бунт, формальной причиной которого стала «утка» об удушении царевича Ивана (на Руси, как мы уже видели на примере Соляного и Медного бунтов, повод для волнений крайне редко соответствовал реальности). О старообрядцах, как видите, пока ни слова.

15 мая под предлогом отмщения за царевича стрельцы, ведомые Милославскими, захватили Кремль. Их не остановило даже то, что царевна Софья вывела на Красное крыльцо обоих братьев, целых и невредимых. Поскольку предлог оказался ложным, а первые кровавые шаги уже были сделаны (к тому времени начались расправы над Нарышкиными и некоторыми стрелецкими командирами), возник классический русский бунт, тот самый «бессмысленный и беспощадный», как позднее охарактеризовал его классик.

За три дня стрельцы «бессмысленно» убили многих не успевших укрыться членов клана Нарышкиных, а также некоторых стрелецких начальников и их родственников (стрельцы не без оснований опасались мести). Убили даже лекаря покойного Фёдора Алексеевича за то, что он якобы давал усопшему Государю отравленные снадобья. Власти в те дни в стране не было, вместо неё гуляла вольница обезумевших от вина и безнаказанности «беспощадных» мятежников.

19 мая стрельцы подали челобитную, правда, неизвестно кому (видимо, Петру, против восшествия которого на престол они под началом Милославских выступали; не Ивану же с Софьей), в которой ультимативно потребовали выплатить им долги по жалованью общей суммой в фантастические 240 тысяч рублей. Челобитная была вынужденно удовлетворена, и царевна Софья, вообще-то на тот момент ещё не обладавшая властными полномочиями, распорядилась собирать деньги по всей стране, начав с переплавки и продажи золотой и серебряной посуды из царской столовой.

23 мая стрельцы с подсказки Милославских предъявили новое требование: венчать на царство сразу обоих царевичей. Причём Иван V должен был стать старшим царём, а Пётр I – младшим. Это условие также было выполнено: 26 мая издан Акт «О совокупном восшествии на Всероссийский Престол Государей Царей Иоанна Алексеевича и Петра Алексеевича и о вручении, за малолетством Их, управления государственными делами Сестре Их, Царевне Софье Алексеевне», а 25 июня состоялся «Церемониал о венчании на Царство Великих Государей, Царей и Великих Князей Иоанна Алексеевича и Петра Алексеевича».

Старообрядческая тема стала заметной лишь в конце июня 1682 года, когда среди стрельцов, не знавших, что им делать дальше, стало ощутимым влияние наивных старообрядческих лидеров (к тому же князь Хованский тайно придерживался старообрядческих убеждений). Престол поделили, жалованье получили, Москву на уши поставили – как бы ещё покуражиться?

В те дни чаша весов начала склоняться от мятежников к власти. Во-первых, посвящение в государи прошло не по старым, как настаивали стрельцы, а по новым церковным книгам. Во-вторых, религиозный диспут, запланированный на 23 июня, состоялся только 5 июля и не на Лобном месте, а в Грановитой палате (собственно, никакого диспута и не было, случилась перепалка с потасовкой, что, однако, было расценено стрельцами и старообрядцами как победа). В-третьих, уже в начале июля некоторые стрельцы понесли повинные властям, что «стоять за веру – не их дело», и сами переловили старообрядческих заводил. Один из них, бывший суздальский поп Никита, 11 июля был обезглавлен на Красной площади

Дальнейшее было делом техники, и Софья Алексеевна провела операцию по возвращению власти с блеском. 19 августа в Донском монастыре должен был состояться крестный ход, в котором по обычаю принимала участие царская семья. Воспользовавшись этим, высочайшая династия под охраной верных царских стольников выехала якобы в Донской монастырь, но по пути свернула в Коломенское, откуда к 14 сентября добралась до села Воздвиженского, неподалёку от Троице-Сергиевого монастыря. Здесь же собрались члены Боярской думы и участники дворянского ополчения.

Почувствовав, что судьба отвернулась от них окончательно, Хованский с сыном отправились в Воздвиженское на переговоры о будущем государственном устройстве, но неподалёку, в Пушкино, были схвачены. 17 сентября, в день рождения Софьи, Хованских привезли в Воздвиженское, где в присутствии нескольких бояр им было предъявлено обвинение в намерении завладеть престолом и вынесен смертный приговор, тут же приведённый в исполнение. Видимо, в подарок регентше (снова традиция?).

По возвращении в столицу мать Петра Наталья Кирилловна предпочла постоянно жить вместе с сыном Петром Алексеевичем не в Кремле, где по-прежнему хозяйничали Милославские, а в подмосковном селе Преображенском. Там они наверняка не раз вспоминали ужасы Хованщины: ведь практически все трагические события происходили на глазах царевича, оказав огромное негативное воздействие на его психическое здоровье.

Кстати, когда в 1698 году возник ещё один стрелецкий бунт, инициированный опальной к тому времени Софьей Алексеевной, повзрослевший Пётр, срочно вернувшись из-за границы, принял личное участие в «великом розыске» и последующих казнях. Как отмечали иностранцы, «видели, как он за один вечер собственными руками отрубил двадцать голов, и слышали, как он хвастал своей ловкостью». Общее число казнённых стрельцов в те дни измерялось тысячами, тела в назидание зарывали вдоль дорог, а немногие оставшиеся в живых стрельцы вместе с семьями и родственниками ссылались на окраины страны.

Памятуя о налёте на Хованщину старообрядчества и, естественно, в продолжение дела своего отца, Софья Алексеевна быстро издала указ, впоследствии названный законом «Двенадцати статей царевны Софьи». Вот их краткое осовремененное изложение от историка Фёдора Мельникова: «Кто распространяет старую веру, тех приказано пытать и сжечь в срубе, а пепел развеять; кто тайно будет содержать древнюю веру, тех нещадно бить кнутом и ссылать в отдалённые места. Приказано бить кнутом и батогами даже тех из верующих людей, которые окажут хотя бы какую-нибудь милость гонимым христианам: дадут им или поесть, или хоть только воды испить… Всякое имущество староверов: дворы, поместья, вотчины, лавки и всякие промыслы и заводы – приказано отбирать и отписывать на «великих государей».

Всё, круг замкнулся. Преследование собственного народа, развязанное царскими и церковными властями, действовавшими в рамках «правового поля» (Соборного уложения 1649 года), не оставляло народу выхода – только самоистребление или бегство. Повсюду говорили о «сжигавшихся сотнями и тысячами невинных жертвах». К примеру, синодальный историк Пётр Смирнов констатировал со ссылкой на документы той эпохи, что только «в 1687 году в местечке Берёзове Олонецкого края сгорело более тысячи человек во главе с неким Пименом. В том же году в Палеостровском монастыре, что на острове, в самой северной части озера Онежского, инок Игнатий сжёгся с 2700 раскольников. В Сибири пример самосожжения, с 1700 жертвами, показал ещё в 1679 году поп Дометиан». А сколько безвестных гарей случилось в других уголках бескрайней Руси?

 

МЕНТАЛИТЕТ?

…Задолго до ратных подвигов в Русско-японскую, а особенно в Великую Отечественную войну многим исследователям Раскола было ясно, что они открывают прежде малоизведанные черты русского менталитета. Ещё в 1871 году Николай Костомаров, рассуждая о гарях, приходил к следующему выводу: «Раскольничьи самосожжения были в своё время такими же геройскими подвигами, какими бы теперь считали решимость защитников отечества лучше погибнуть в крепости, взорвав её на воздух, чем сдаться неприятелю».

Костомаров как в воду глядел. Вот, к примеру, что сообщал с фронта в начале Великой Отечественной войны начальник Генерального штаба Сухопутных войск вермахта (1938–1942) Франц Гальдер: «На отдельных участках экипажи танков противника покидают свои машины, но в большинстве случаев запираются в танках и предпочитают сжечь себя вместе с машинами». Что касается «погибнуть в крепости», то в историю Великой Отечественной навсегда вошла героическая оборона Брестской крепости: к тому времени враг был уже под Смоленском, а защитники крепости по-прежнему стояли насмерть. «Я умираю, но не сдаюсь! Прощай, Родина!» – надпись, сделанная неизвестным солдатом на стене крепости 20 июля 1941 года.

  Новая книга экономиста, профессора Никиты Кричевского «Антискрепа» планируется к изданию весной 2017 года.


Автор:  Никита КРИЧЕВСКИЙ
Совместно с: 

Комментарии



Оставить комментарий

Войдите через социальную сеть

или заполните следующие поля



 

Возврат к списку