Маленький гигант большого экрана
Совместно с:
02.04.2012
|
|
Июль 1991 года. В кулуарах Московского международного кинофестиваля: Марк Рудинштейн, Александр Абдулов, Вера Глаголева |
|
Июнь 1998 года, Сочи. Открытие 9-го кинофестиваля «Кинотавр»: генеральный продюсер Марк Рудинштейн; президент фестиваля Олег Янковский; Никита Михалков |
|
|
|
С Олегом Янковским на 15-м «Кинотавре» (2004) |
|
С Владимиром Меньшовым на 20-м (2009) | |
Марк Рудинштейн – врач-реаниматор отечественного кино
Кто такой Марк Рудинштейн? Не бизнесмен. Хотя в прошлом был миллионером и даже побывал по «экономической» статье в «Матросской тишине». Не меценат. Хотя уже много лет патронирует российское кино и до недавних пор самолично проводил ежегодный фестиваль «Кинотавр» в городе Сочи. По его собственным словам, он просто «администратор с государственным мышлением». Наша встреча с Марком Рудинштейном состоялась летом 2002 года, накануне очередного «Кинотавра».
Прививка для Африки
– Марк Григорьевич, ещё три года назад газеты писали, что вы ушли из «Кинотавра», распрощались со своим детищем. Уходя, как говорится, уходи...
– Я и ушёл. Я бы окончательно удалился от фестивальных дел, если бы было на кого этот фестиваль оставить. Сегодня меня на «Кинотавре» гораздо меньше, чем раньше. Я занимаюсь только обеспечением финансовой стабильности. Сам фестиваль делает давно и хорошо зарекомендовавшая себя команда. А со своей прежней «миссией официанта», как я её называл – когда я бегал по фестивалю круглые сутки, отвечая абсолютно за всё, – я покончил.
Я обратился с письмом к президенту и к министру культуры, в котором прошу, чтобы фестиваль со следующего года был взят под государственное крыло. Предлагаю государству готовый продукт, который нужно будет только поддерживать. Он имеет хорошую коммерческую перспективу. В 1990 году наша компания, работавшая тогда в Подольске, на базе тамошнего парка культуры и отдыха, заработала на прокате одного только отечественного фильма «Супермен» тринадцать миллионов долларов. На эти деньги стартовали. Первые четыре «Кинотавра», пока 11 октября 1994 года не случился обвал рубля, принесли столько денег, что я профинансировал на них около двадцати картин. Если бы я в то время понимал, что помимо кино надо заниматься пивом, колготками и ещё бог весть чем, то Березовский сегодня был бы по сравнению со мной бедняком.
– «Чёрный вторник» 1994 года давно позади. А вновь выйти на коммерческую прибыль «Кинотавру» так и не удалось. Видимо, есть и другие причины, помимо давнего обвала рубля?
– Конечно. Эти причины – в том, что вообще случилось с российским кинематографом. Ведь сверхприбыльный «Супермен» пошёл в прокат уже тогда, когда на наших экранах было полно американских картин. И он состязание выдержал. Я думал, так пойдёт и дальше – честное, с переменным успехом, соперничество отечественных лент с американскими. Мог ли я предположить, что три последних советских «министра кино» – заместитель председателя Госкино Борис Павленок, бывший министр кинематографии Филипп Ермаш и бывший гендиректор «Мосфильма» Николай Сизов – станут замами у знаменитого бизнесмена Таги-заде в его «Тискино», которое задавит весь прокат отечественных картин? Вы представляете: три человека, которые в советское время не давали нам смотреть голливудские фильмы, завалили страну американской кинопродукцией! Я потом проводил своё расследование: именно на кино, а не на цветах, Таги-заде сколотил своё состояние. Через какой-то бакинский банк они прокрутили «коммунистические» деньги и закупили на них кучу так называемых «фильмов для Африки».
– Что значит «фильмы для Африки»?
– Американцы как раз незадолго до этого сделали, как они это называли, «прививку для Африки»: бесплатно передали африканским странам около трёхсот кинокартин – такую дешёвку, которая в Штатах даже в прокат не пошла. Вот эти-то картины были куплены за копейки через посреднические компании и заполонили наши экраны. Это я и называю преступлением. А преступление против кино – это преступление против государства и против нации. Потому что кино, как к нему ни относись, – единственный вид искусства, объединяющий всю национальную культуру. До 1991 года включительно у нас делалось по триста – четыреста картин ежегодно. Это, конечно, тоже был своего рода беспредел. Фильмы снимали все, включая студийных вахтёров и уборщиц. Но в этой массе стабильно бывало пятьдесят – шестьдесят стоящих картин. После 1991-го произошло просто-напросто физическое удаление отечественного кино из кинотеатров. Приходили мальчики с бритыми затылками к директору и разговаривали с ним довольно жёстко. И меня мальчики не забыли – звонили и говорили: «Не фурычь! Не возникай!» Я, конечно, всё равно возникал. Но ситуацию это не спасло. Кончился прокат – упало, а потом и вовсе рухнуло производство. Вот и весь кризис отечественного кино. Не было никакого кризиса идей, о котором столько писали кинокритики.
А дальше что? За десять лет зрителям сделали «прививку» самого что ни на есть дерьмового американского кино. Эта вакханалия шла, конечно, не только у нас, но и во всех странах бывшего соцлагеря. Но там хоть состригли с паршивой овцы клок шерсти: на деньги, полученные от проката американской дряни, отремонтировали киностудии, закупили новое оборудование, построили новые кинотеатры, наладили учебный процесс. А у нас всё было украдено. Договоры проката составлялись так, что деньги сразу уходили за рубеж. Когда проснулись – году этак в 1998-м, – всё пришло в упадок, производство практически прекратилось, да и где было катать отечественное кино? Теперь наши социологи и кинокритики говорят: «Не ходят на российские фильмы». Я их спрашиваю: «А что, есть куда на них ходить?» В Москве российское кино крутят в одном-единственном кинотеатре.
Увидеть Ниагару и умереть
– Вернёмся, однако, к «Кинотавру»...
– А я от него и не уходил. «Кинотавр» ведь родился не ради шашлыков и купания в Чёрном море. Он родился именно потому, что тогда, в 1986 году, я понял, какое непростое будущее ожидает наше кино, и решил по мере сил его поддержать. Другое дело, повторяю, что я и представить себе не мог масштабы грядущей вакханалии! Но хорошо помню, как, сидя на историческом пятом съезде кинематографистов в 1991 году и слушая речи о свободе самовыражения, шепнул Сергею Соловьеву: «Ребята, озаботьтесь прокатом. Без него мы с вашей свободой окажемся в таком месте, в котором кино неудобно смотреть».
Недавно меня, не знаю почему, позвали на заседание думского Комитета по безопасности. Выступавшие говорили обо всём о чём угодно, только не о культуре. Я встал и сказал: «За всю свою двухсотлетнюю историю Америка один-единственный раз предоставила налоговые льготы национальному производителю. Это было в 30-е годы, когда Голливуд получил освобождение от всех налогов сроком на пять лет. Благодаря этому была создана мощная киноимперия, выработавшая национальную идеологию и обслуживающая сегодня буквально всё – и потребительский рынок, и национальную безопасность...»
– Ну и какая была реакция?
– На меня удивлённо посмотрели. И руководитель комитета вдруг парировал: «А у вас министр культуры ток-шоу по телевидению ведёт!» На этом разговор закончился.
Поймите правильно: я не призываю бороться с американским кино. Моя любовь к кинематографу воспитана на лучших голливудских лентах. Я – из фанатов, которые, заранее узнав о каком-нибудь «спецпросмотре для лауреатов Ленинской премии» в Доме кино на Васильевской, проникали туда в день показа в семь утра, запирались в кабинке в уборной и сидели там весь день, дожидаясь начала сеанса.
– И чем вы там столько времени занимались?
– А книги с собой брали! Знаете, сколько было в кабинке в ожидании какого-нибудь фильма Пазолини или Висконти хороших книг прочитано? Мой поединок с главным администратором Дома кино, полковником КГБ Аксаковым, который всё пытался нас, «зайцев», изловить, – тема для отдельного рассказа. Когда он просёк наши трюки, то стал по утрам делать обход всех туалетов. Дёргал дверцу кабины и спрашивал: «Кто там?» А я суровым чекистским голосом отвечал: «Свои!»
Так что я не за барьеры на пути американских лент. Я предлагаю лоббировать отечественное кино и создать условия для честной конкурентной борьбы. Сейчас их нет: 90 процентов лучшего рекламного времени на ТВ отдано пропаганде американских фильмов, 90 процентов изданий о кино посвящено им же. А что нам даёт американское кино? Во Франции 15 процентов прибыли от проката голливудских лент идёт в бюджет национального кинематографа. У нас в помине ничего подобного нет. Деньги уходят налево. Так зачем нам это засилье Америки на экранах? Тем более что в последнее время российское кино, оправившись от шока, даёт вполне достойную продукцию. Если сегодня в десяти–пятнадцати московских кинотеатрах будут постоянно идти отечественные фильмы и всё это в условиях нормальной рекламной кампании, уверяю вас: народ на них пойдёт.
– Слушаю вас и ломаю голову: вся ваша советская биография, которую я добросовестно изучил перед тем, как с вами встретиться, – типичный путь предприимчивого человека, будущего олигарха в стиле Гусинского, с которым вас роднит даже театральное образование. Начинали с кооперативов, зарабатывали миллионы... С чего вы вдруг превратились в бескорыстного борца за интересы российского кинематографа? Говорю это без малейшей иронии...
– Я не бизнесмен и тем более не меценат. Деньги никогда не были для меня самоцелью. Даже когда я заработал тринадцать миллионов долларов, по-прежнему жил в подвале в городе Подольске. Потом переселился в московскую хрущобу. Сегодня у меня и вовсе нет собственной квартиры, снимаю. Когда я жил в хрущобе на улице Красина, Кончаловский как-то подвозил меня до дома. Подъехали к пятиэтажке, я говорю: «Вот мой дом». Он спрашивает: «Весь?» Никто не может поверить, что человек, который делает такой богатый фестиваль, не имеет ни приличной квартиры, ни дачи, ни виллы на Лазурном Берегу.
Нет, я вовсе не бессребреник, которому ничего в жизни не надо. Но у меня никогда не было какой-то особой любви к деньгам. Счастье для меня наступило тогда, когда появилась возможность реализовать себя. Первые сорок пять лет жизни прошли, можно сказать, мимо. А вот с 1987 года я испытываю чувство счастья, потому что делаю то, что хочу, о чём мечтал. Как все мужчины маленького роста, я мечтал стать знаменитым, чтобы красивые женщины, увидев меня, не спрашивали: «Кто это там такой?» – а говорили: «Смотрите, вон Рудинштейн пошёл». Благодаря кино мечта сбылась. Я не бедный человек. Но все деньги, которые у меня появляются, я трачу. Не на квартиры и машины, а на то, чего мне в прежней жизни больше всего не хватало. Мне всегда очень хотелось посмотреть мир, и наконец это удалось. И когда недавно я жил три дня в гостинице, расположенной прямо над Ниагарским водопадом, то, поверите ли, плакал от счастья. Ведь не было жизни сорок пять лет. А теперь наступила жизнь. И я счастлив.
Какой я меценат? Меценаты кому-то что-то дарят, а мне дарить нечего. Я живу, работаю, зарабатываю деньги, добываю кредиты для фестиваля. Мной движет не стремление заработать как можно больше денег для себя, а идея, простите за громкое слово. Пусть это нескромно прозвучит, я уверен, что обладаю государственным мышлением. Беда нашей страны в том, что у нас мало людей с государственным мировоззрением. А ещё у нас мало богатых людей. И это тоже плохо. Меня часто спрашивают, почему я не баллотируюсь в Думу. Я говорю: потому что я не богат. Был бы богат – баллотировался бы. А так, попав в парламент, непременно начну воровать. Уверен, что в политике должно быть как можно больше богатых людей. И считаю, что нажитые нашими олигархами капиталы надо амнистировать, если, конечно, они не пахнут кровью. Все эти капиталы, все эти бизнес-карьеры начинались на моих глазах, на углу площади Маяковского и улицы Горького. Хорошо помню, как все эти будущие олигархи, включая того же Гусинского, торговали из-под полы джинсами.
Самому мне вряд ли удастся стать богатым. Времена, когда, вложив рубль, можно было заработать тысячу, прошли.
– Зато у вас богатая биография. Кажется, люди с такими непростыми судьбами очень интересовали КГБ...
– А как же! Из-за КГБ меня выперли из театрального вуза. Я оказал любезность брату, который собрался уезжать в Израиль, – отнёс его документы в голландское посольство. По наивности даже не подозревал, что там в приёмной сидят наши девушки. Брат преспокойно уехал, а у меня началось такое! И ещё многие годы, прицепившись к заграничному брату, КГБ меня дёргал. Мой друг, художник-нонконформист Киблицкий, как-то посоветовал: «Когда тебя вызовут и предложат подписать бумажку о том, что всё сказанное не подлежит разглашению, ответь: «А вы мне ничего не говорите, нечего будет разглашать». Этот остроумный совет спас меня от подписания бумаги, которой потом многих шантажировали. Но «на хвосте» у меня они ещё долго сидели.
Синдром сухих рук
– Почему вы отсчитываете начало своей счастливой жизни с 1987 года? Понятно, перестройка, Горбачёв, но почему именно 87-й?
– В 1987 году закрыли сфабрикованное дело, по которому я был арестован годом раньше. Я вышел на свободу. Началась новая жизнь.
– Какой опыт дала тюрьма?
– Богатый. Там я понял свои собственные возможности и шире – физические и духовные ресурсы человека, когда он оказывается перед выбором: либо – либо. Либо загнуться, либо выжить. Когда я туда попал, состояние было отчаянное, чтобы не сказать паническое. Посадили ни за что: требовали показаний на тогдашнего министра культуры Демичева, а я их не дал. Дал бы – отпустили бы. С моим следователем, «важняком» Мысловским, мы позже столкнулись при занятных обстоятельствах. Уже в 90-е годы мы бок о бок оказались на заседании президентской комиссии по выработке закона об авторском праве. Помню, опоздал на первое заседание, прибежал, плюхнулся в кресло, стал листать документы. В списке членов комиссии читаю: «Президент фонда «Антимафия», следователь по особо важным делам Мысловский». Поворачиваю голову, а он сидит рядом со мной. Ещё в тюрьме отшлифовал монолог, чтобы при встрече сказать ему всё, что о нём думаю. И что же? Не смог выдавить из себя раба! Улыбнулся ему, поздоровались и стали обсуждать закон об авторском праве...
Итак. Сначала я сидел в «Бутырке», потом меня перевели в «Матросскую тишину», как раз подготовленную для приёма участников «хлопкового дела», помните такое? В только что отремонтированной камере лампа дневного света не выключалась двадцать четыре часа в сутки и к тому же была неисправна – всё время мерцала. Глаза болели. На ночь мы клали на лицо мокрую повязку, иначе спать было просто невозможно. А в тюремной библиотеке мне попалась книжечка про Луиса Корвалана, где описывались его злоключения в застенках пиночетовской хунты. Так вот, самой тяжёлой пыткой, через которую он прошёл, была никогда не выключавшаяся лампочка в камере. Причём, кажется, вполне исправная, не мерцавшая, как наша.
Почти год рассматривалась моя апелляция. Всё это время я морально готовился к зоне. На четвёртом месяце сидения у меня случился инфаркт. В первый же день, когда меня перевели из тюремной больницы обратно в камеру, я засунул ноги в перекладину своей койки, руками ухватился за перекладину койки соседской и стал отжиматься. За оставшиеся пять месяцев я довёл число ежедневных отжиманий до двух тысяч. В течение часовой прогулки бегал кругами по тюремному дворику размером с комнату, в которой мы с вами сидим. Вышел на свободу худой, накачанный, здоровый. Когда я пошёл к врачу и сделал кардиограмму, она не показала никаких следов недавнего инфаркта.
– Вас оправдали?
– Пока сидел, страна перевернулась: шёл 1986–1987 год. Прокурор на суде выступал в мою защиту. Моему адвокату, Иосифу Давыдовичу, нечего было сказать. Он пришёл ко мне в камеру и говорит: «Мне безнравственно с тебя гонорар брать: я ничего не сделал, тебя прокурор оправдал».
Так вот, выйдя из тюрьмы, приступил к проекту, который был, пожалуй, покруче «Кинотавра». Мы провели в Подольске первый в СССР рок-фестиваль. Его запрещали, а мы всё равно провели. В течение трёх дней под бдительным надзором дивизии имени Ф.Э. Дзержинского впервые выступали на широкой публике «Наутилус Помпилиус», «Чайф», «Калинов мост», «Урфин Джюс»... Иностранцы назвали этот фестиваль «Русским Вудстоком», а наши газеты во главе с «Московским комсомольцем» разгромили. После фестиваля меня вызвали в горком партии. Представляете себе: сидят двести придурков во главе с Антоновым, первым секретарём, который вслух зачитывает текст какой-то песни «Калинова моста». Дошёл до слова «б...» – и весь зал, возмущённо вздохнув, обернулся в мою сторону. Я говорю: «Ребята, у вас в городе всё уже в порядке: дороги отремонтированы, очередей в магазинах нет, колбаса на прилавках. Вам только что и остаётся работы – сидеть и читать тексты «Калинова моста». Встал и вышел. А у меня, знаете ли, прежде всегда руки от страха потели. А тут вышел на горкомовское крыльцо, посмотрел на руки, а они сухие. Синдром сухих рук – я это так для себя и назвал.
К чему это я? Тюрьма на всю оставшуюся жизнь избавила меня от страха.
Забудьте фамилию Рудинштейн
– Каково будущее «Кинотавра»?
– Мы сделали фестиваль на пустом месте, в пустом городе, неподалёку от которого шла война грузин с абхазами. В этот город мы «завезли» две тысячи гостей. Сегодня побывать на «Кинотавре» – признак хорошего тона. А главное, «Кинотавр» – это первый и пока единственный в России фестивальный институт, функционирующий круглый год, а не от мероприятия к мероприятию. На его базе можно многое сделать, прежде всего необходимый научно-исследовательский центр.
В такой стране, как наша, уничтожить культуру нельзя. Её можно на какое-то время загнать в подвал, но нельзя удавить. Культура в России – понятие генное. Американской культуры не существует – именно потому, что генов нет. Это субкультура. Именно этим она и опасна. Я поэтому так радовался, когда появилось евро: я увидел в этом признак того, что Европа хочет защищать собственные ценности, свою самостоятельность.
Так что ничего, выздоровеем. Знаете, что будет одним из признаков выздоровления? То, что моя персона перестанет вызывать такой интерес со стороны прессы. Это же ненормально: фестивальный администратор в центре внимания СМИ. Такое может случиться только в больной стране. Вы знаете что-нибудь об администраторах Каннского или Венецианского фестивалей, хотя бы их имена? А у нас все не перестают удивляться: какой Рудинштейн молодец – «Кинотавр» функционирует, там хорошо кормят, вовремя подают транспорт, встречают гостей по прибытии и селят их в хорошую гостиницу. Это же смешно!
Автор: Леонид ВЕЛЕХОВ
Совместно с:
Комментарии