Гарпун

Александр Клищенко

Отставной полковник Тимофеев к старости почему-то полюбил рыбалку. В молодости был он человеком активным, общительным, деятельным, а, выйдя на пенсию, постепенно пристрастился к этому увлечению одиночек. Теперь ему нравилось уходить далеко по берегу озера, забираться в камыши и тихонько, не моргая, сидеть в засаде, ожидая, когда в глубине внезапно мелькнет темная спина карася или карпа. Тогда старик внезапно выпрямлялся в струну, выбрасывал в сторону рыбы острый гарпун и уже через секунду ощущал на его конце агонизирующую вибрацию сильного тела пойманной рыбы.

Да, Тимофеев любил необычную рыбалку. Он так и не смог пристраститься к удочкам с их сложными снастями, а гарпун как-то постепенно стал его единственным серьезным увлечением на старости лет. Для этой рыбалки, или даже скорее охоты на рыбу, требовались время и терпение. И того и другого у пожилого человека было теперь в избытке. А гарпунщиком Тимофеев был знатным. Вот и сейчас он уже часа полтора неподвижно смотрел в темную гладь озера, казалось, слившись в своей зеленой защитной куртке с такими же зелеными камышами. Он любил такие минуты ожидания. В это время только его глаза были здесь и наблюдали за водной гладью, а мыслями старик был где-то далеко, перебирая воспоминания о молодости, первой любви, рождении и взрослении сына Егора, службе в милиции, повышениях и взысканиях, выходе на пенсию, внезапно и одновременно наступивших старости и кончины любимой супруги. Наверное, эти воспоминания, рыбалка с гарпуном и редкие звонки давно взрослого сына, были единственным, что скрашивало его, в общем-то, довольно скучную и одинокую жизнь. Сын не то, чтобы отдалился от него, но у него была своя семья, которая давно жила отдельно от старика. К тому же недавно Егора пригласили на повышение куда-то в Москву, в главное управление, чем Тимофеев втайне гордился, хотя и ворчал от того, что теперь будет видеться с вновь назначенным следователем по особо важным делам еще реже.

Внезапно Тимофеев увидел, что на расстоянии метров двух от берега в немного мутноватой глубине мелькнула какая-то темная крупная тень. Тимофеев был опытным рыбаком и знал, что в такую минуту надо сделать несколько глубоких вдохов, закрыть и открыть глаза, и, дождавшись пока жертва откроет свой левый бок, резко выбросить руку с гарпуном. Так и случилось. Острый гарпун вошел в жирное тело легко, практически без сопротивления. Хребта не было, либо бросок был осуществлен с такой силой, что старик не ощутил его. Крови тоже было немного. За годы практики старик так наловчился, что его жертва, пронзенная насквозь, умирала практически мгновенно, а потому не теряла много крови.

Довольный Тимофеев положил мертвую рыбу в пакет, потянулся и впервые за утро закурил. Можно было немного расслабиться и отпустить наблюдение. Какое-то время рыба к этому месту приближаться не будет.

Неожиданно внутренний карман куртки завибрировал. Телефон. Старик удивился. Кто мог звонить ему, да еще и в такую рань? Номер был московский, но незнакомый.

– Анатолий Сергеевич, – раздалось в трубке.

– Да, а кто спрашивает?

– Это следователь Следственного комитета Маркин. Вы знаете, у меня в кабинете сейчас находится ваш сын Егор Анатольевич. Я произвожу его задержание и обязан уведомить одного из близких родственников. Егор Анатольевич попросил позвонить вам.

– Как задержание? Почему? А что произошло?

– Превышение полномочий с тяжкими последствиями. Подробности рассказать не могу, сами понимаете, тайна следствия.

– А что же дальше будет?

– Сейчас его отвезут в изолятор временного содержания на Петровку, а дальнейшая его судьба будет зависеть от избранной им процессуальной позиции.

– Какой позиции? Что происходит вообще?

– Извините, больше не могу говорить, – раздалось в трубке, после чего связь прервалась.

Утреннее спокойствие сняло, как рукой, и старик понял, что, несмотря на шок, к нему вернулись некогда переполнявшие его активность и жажда деятельности. Надо было спасать сына. Он хорошо знал Егора. Да, карьерист, да иногда резкий и заносчивый, но совершать преступления? Превышение полномочий, да еще и с тяжкими последствиями. Тимофеев сразу решил, что произошла какая-то ошибка. Но он этого так не оставит. Остались ведь какие-то связи, в конце концов, он был не последний человек, хоть и давно отошел от дел. Там в Москве разберутся, он уверен. Не могут вот так просто человека ни за что упечь в тюрьму.

Следующим утром он уже был в Москве и в каком-то кафе прямо возле здания ГУВД на Петровке пил дорогущий кофе и слушал рассказ молодого, уверенного в себе мужчины, представившегося адвокатом Егора:

– Шьют 286-ю, часть третью, до 10 лет, якобы задержали кого-то не того, сам толком не понимаю, обещают первую часть, если даст показания на начальника и начальника его начальника, но надо еще и подмазать, тогда будет домашний арест.

– Как подмазать, сколько нужно, кому?

– Следователю и прокурору немного, тысяч по сто.

– Тысяч по сто, чего, рублей? Я смогу, мне только дом продать.

– Дедушка, ну каких рублей. Долларов, конечно же. Это Москва, здесь ценник такой. У вас еще 24 часа есть, дальше они пойдут со стражей.

– Ах, Москва, – медленно и как бы удивленно протянул старик, – а ты вообще Егора откуда знаешь?

– Я его вообще не знаю. Я следователя знаю. Он меня и позвал в это дело.

– Ну, вот и передай своему следователю, что ни хрена он не получит. Тимофеевы всегда по совести жили, так и скажи. А теперь пошел вон. Нам с Егором такой адвокат не нужен.

– Ну, зачем вы так, дедушка, я же помочь хочу. А другие вас просто разведут, и помощи не будет.

– Пошел вон, я сказал, – прочеканил старик и поднялся из-за стола, давая понять, что разговор закончен.

Через 8 месяцев он знал все обстоятельства дела, знал, что сын ни в чем не виноват, что никакого преступления не было, все, что написано в обвинении – ложь. За эти 8 месяцев он пережил одно избрание меры пресечения, три продления сроков содержания под стражей, и два гипертонических кризиса. Следователь и начальник следователя отказывались с ним разговаривать, несмотря на корочку пенсионера органов внутренних дел, свиданий с Егором ни ему, ни невестке не давали, и вообще какого-либо улучшения ситуации не наблюдалось. Новый адвокат, найденный друзьями сына, все время писал какие-то жалобы, говорил умные вещи, с которыми старику хотелось соглашаться, и вообще был человеком, очевидно, грамотным и порядочным, усилия которого, впрочем, почему-то уходили куда-то в песок. Немногочисленные еще оставшиеся на службе знакомые сочувственно кивали, обещали что-то узнать, помочь, но затем пропадали и переставали выходить на связь. Деньги за проданный дом тоже заканчивались.

Однако старик был терпеливым человеком, а потому не сдавался. Он знал, что надежда еще есть, и что у этой надежды даже есть имя – Коля.

Коля Иванов. Молодой следователь, у которого он был когда-то давно наставником, с которым они сидели в одном кабинете, которого он учил всем премудростям профессии, и который какими-то невиданными карьерными зигзагами далеких лет двадцать назад перебрался в судьи, дослужился до большой должности в Верховном суде, недавно вышел на пенсию, но мог, как говорили, благодаря наработанным связям решить любой вопрос с судом. Старик все эти восемь месяцев тщетно пытался отыскать Колю, но вот, наконец, удача улыбнулась ему: один из товарищей Егора, который не отвернулся от друга в тяжелый момент, через каких-то знакомых узнал, что Николай Степанович Иванов работает советником одной крупной государственной корпорации, действительно, может разрешить разнообразные деликатные судебные вопросы, и даже сумел договориться о личном приеме у высокопоставленного отставника.

В назначенное время старик сидел в высоком и пышном кабинете, и несколько исподлобья разглядывал своего сильно располневшего и постаревшего бывшего коллегу.

Иванов сделал вид, что не узнал его, все время многозначительно посматривал на явно очень дорогие часы, и вообще всячески демонстрировал, что не имеет никакой возможности помочь:

– Понимаете, Анатолий Сергеевич, никаких процессуальных возможностей вмешаться в настоящее время в ситуацию с применением меры пресечения в отношении вашего сына, у суда не имеется. И вообще я ознакомился с судебным решением. Оно в целом носит законный и обоснованный характер, с учетом обвинения в тяжком преступлении и занимаемого обвиняемым служебного положения.

– Но ведь, это обвинение – липа?

– На данной стадии производства по делу суд не вправе вмешиваться в доказательства по делу, а тем более давать им оценку. Вам следует обратиться с жалобой в Следственный комитет. Да и потом ваше дело такое мелкое и незначительное, что мне даже неудобно будет беспокоить людей высокого уровня, с которыми я, как вы понимаете, регулярно имею дело.

– Послушай, Коля, – внезапно рассвирепел старик, – ты ведь узнал меня. Узнал, не опускай глаза. Я, дядя Толя. Ты ведь со мной в одном кабинете сидел, я же за тебя, дебила, дела расследовал и обвинительные составлял. Не доживу я до приговора, Коля. Делай что-нибудь. Не мог ты совсем гнидой стать за эти годы.

– Ну, хорошо-хорошо, – зашептал Иванов, взял со стола блокнот, вырвал оттуда небольшой листок и написал на нем какую-то цифру.

– Что это? – с каким-то отчаянием спросил старик.

– Цифра, – зашептал Иванов, – под ключ, будет изменение меры, потом в райсуде им дадут понять, что дело не пройдет никогда, и они его сами прекратят. Только для тебя, между прочим. Ради нашей дружбы.

– Хорошая у тебя дружба, Коля. Я очень ценю. Но нет у меня столько. А нельзя вот как-то без дружбы, по закону?

– Так я тебе и предлагаю по закону, но с дружбой. По закону и без дружбы получит он у тебя лет 7, и уедет в далекую Мордовию.

– А ты-то, откуда знаешь про Мордовию? Ты был там что ли?

– Откуда мне быть там. Люди рассказывают. Хреново там, в Мордовии, говорят. Соглашайся. Это же по дружбе и только ради тебя.

– Ты, я смотрю, вон какое пузо отожрал, – презрительно посмотрев на его живот, произнес старик, – сразу видно, что дальше кресла кабинетного и не выходишь.

– Ну что делать, что делать, – грустно покачал головой Иванов, – работа, действительно сидячая.

– Может, хоть скидку какую сделаешь по дружбе, а, Коль?

– Не могу, дядь Толь, мне тут вообще копье остается, и интереса никакого нет, а другие люди не поймут.

– Хорошо, Коля. Но мне время нужно. Продать что-нибудь, занять у людей.

– Времени у тебя навалом, дядь Толь, – хохотнул важный чиновник, – ему еще долго будут меру продлевать. Так что, приходи, как сможешь.

– Коля, а, может, ты мне эти деньги займешь? А я отдам, обещаю тебе. Мне бы только имущество продать, какое осталось.

– Ну что ты, дядь Толь. У меня все в бизнесе, свободного кэша нет.

– Кого нет?

– Кэша. Наличных, если по-русски.

– А ты не русский что ли?

– Я-то. Русский, конечно. И горжусь этим. Просто все так сейчас говорят.

– Ладно. Слушай, последний у меня вопрос: а помнишь, как у тебя ребенок болел, и я тебе последнее отдал на лекарство из Чехословакии?

– Конечно, дядь Толь, помню. Кто же такое забудет. Дети – это святое. Сейчас знаешь, какой орел у меня, в ФСБ служит.

– Ну, молодец, поздравляю.

– Да ты, не грусти. Хорошо все будет с твоим Егором, помню его, – Иванов похлопал его по плечу и приобнял. На этом аудиенция могущественного человека закончилась. Тимофеев вышел из кабинета и медленно побрел в сторону метро. Ему надо было подумать. Он уже давно отринул для себя все некогда незыблемые моральные принципы, давно не верил ни в правду, ни в установление истины, ни в справедливый суд, о которых ему так много раньше рассказывали на партийных собраниях и о которых сейчас почему-то снова стали упоминать с высоких государственных трибун. Нужно было искать деньги, и, как можно быстрее…

Рассмотрение уголовного дела в суде апелляционной инстанции прошло быстро, и, к сожалению, весьма предсказуемо. Назначенный по приговору срок не снизили ни на день. Заметно сдавший после приговора и выглядевший совсем больным старик вышел из здания суда, вдохнул весенний московский воздух, достал из кармана телефона и набрал номер: – Коля, нужно срочно встретиться.

Старик сидел на лавочке и терпеливо ждал, молча уставившись в одну точку. О чем он думал в этот момент? Наверное, о том же, о чем тогда, в прошлой жизни, на рыбалке. Просто гонял приятные и неприятные жизненные воспоминания по кругу, не делая для себя никаких выводов. Все выводы жизнь сделала уже сама.

Но вот, к тому месту, где он сидел, подъехала дорогая черная иномарка, и с пассажирского места к нему вышел хорошо одетый упитанный мужчина. Они поздоровались.

– Ничего не было, Коля, – начал разговор старик, – его не отпустили.

– Сергеевич, ты не расстраивайся. Такое бывает. Видимо, команда не дошла. Все поправим. В кассации решим.

– Как же решим, Коля? Больше года прошло, как я все отдал. Все, что имел, отдал. Тебе отдал. Помнишь?

– Помню, дядь Толь. Ты это, не обижайся. Усилим, углубим, подкрутим в кассации. Только вот бы премию маленькую кассатору моему, который рассматривать будет. Небольшую, чисто за усиленное внимание.

* * *

Тимофеев был опытным рыбаком и знал, что в такую минуту надо сделать несколько глубоких вдохов, закрыть и открыть глаза, и, дождавшись пока жертва откроет свой левый бок, резко выбросить руку с гарпуном. Так и случилось. Острый гарпун вошел в жирное тело легко, практически без сопротивления. Хребта не было, либо бросок был осуществлен с такой силой, что старик не ощутил его. Крови тоже было немного. За годы практики старик так наловчился, что его жертва, пронзенная насквозь, умирала практически мгновенно, а потому не теряла много крови…

* * *

Двое мужчин, один совсем старый, немощный, а другой – молодой, крепкий, но с какими-то очень взрослыми и очень грустными глазами, стояли, обнявшись посреди камеры, заполненной людьми.

– Папа, ты как здесь? Что случилось? Почему здесь, на сборке, в шестерке?

– Да вот, сынок. Подумал, что другого случая обнять тебя перед смертью мне, наверное, уже не представится.