НОВОСТИ
08.10.2024 07:18
Прокурор запросил 17 лет колонии для экс-главы департамента Минобороны за хищение и продажу леса в КНР
421
07.10.2024 11:48
Журналисты подали в суд на главу ЕК фон дер Ляйен из-за нарушений при закупке вакцин
554
ЭКСКЛЮЗИВЫ
ШАШКА ПОВЕШЕННОГО
Совместно с:
18.06.2015
ШПИОНСКАЯ ИСТОРИЯ, ПУСТИВШАЯ ПОД ОТКОС ПРЕСТИЖ ПРЕСТОЛА РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ
Весной 1915 года российское общество взбудоражила казнь бывшего жандармского офицера, подполковника Сергея Мясоедова, обвиненного в шпионаже в пользу противника. С той поры уже целое столетие прошло, но «дело Мясоедова» все еще продолжает вызывать вопросы.
Даже столь признанный исследователь спецслужб, как генерал-майор ФСБ Александр Зданович, и тот порой затрудняется однозначно определиться, было ли это разоблачением реального вражеского агента, подставой немецких разведслужб или все же «домашней» провокацией, преследовавшей какие-то свои цели.
С оговорками он чаще склоняется к тому, что Мясоедов был причастен «к подрывной работе германской разведки» и в результате оперативной комбинации «с большой группой подельников» был «схвачен с поличным, арестован и осужден». В то же время авторы многотомной ведомственной истории военной разведки, базируясь на реальных архивных документах, вслед за выдающимся исследователем этого дела историком Корнелием Шацилло полагают, что все обвинения в адрес бывшего жандармского подполковника надуманны и фальсифицированы.
Но почти все сходятся в том, что «дело Мясоедова» вызвало настоящую лавину, которая погребла под собой не только тех, кого рассчитывали снести ее инициаторы, – саму репутацию престола, а вместе с ней и сам престол.
На фото: ПОДПОЛКОВНИК СЕРГЕЙ МЯСОЕДОВ
Фото: ru.wikipedia.org
Подполковника Мясоедова в неимоверно ускоренном темпе судили 18 (31) марта 1915 года в Варшаве военно-полевым судом, нарушив едва ли не все действовавшие тогда правовые нормы Российской империи, даже не предоставив ему защитника. Да что там суд, если только что назначенные судьи были еще на пути к Варшаве, когда генерал-лейтенант Александр Турбин, военный губернатор Варшавы и комендант Александровской (Варшавской) цитадели уже услужливо запросил начальника штаба Северо-Западного фронта генерал-лейтенанта Арсения Гулевича, приводить ли смертный приговор в исполнение сразу или ждать его конфирмации (утверждения) Верховным главнокомандующим, великим князем Николаем Николаевичем (младшим). Штаб фронта ответил кратко и емко: можно вешать, не дожидаясь утверждения приговора Главковерхом. Но ведь суд-то еще даже не начинался!
ПАСХАЛЬНАЯ ВИСЕЛИЦА
Понятно, что судебное заседание надолго не затянулось и смертный приговор подполковнику военные судьи вынесли дружно и споро. Той же ночью, пока «верхи» не передумали, осужденного в Александровской цитадели спешно и повесили, не дав ему даже написать положенного всеми законами империи прошения о помиловании, «телеграммы же матери и жене, в которых несчастный клялся в невиновности и просил умолять Государя о помиловании, – вспоминал генерал-майор корпуса жандармов Александр Спиридович, одно время возглавлявший охрану Николая II, – были задержаны и подшиты к делу». Разумеется, не стали и дожидаться конфирмации приговора Николаем Николаевичем. Впрочем, никто и не сомневался, что Главковерх, будучи шкурно заинтересованным именно в таком исходе дела, приговор, безусловно, утвердил бы. Да и до соблюдения ли формальностей, когда на носу Пасха, которая пришлась тогда на 22 марта (4 апреля) – уложиться надо было до нее.
Про Пасху не красного словца ради: именно такова была установка сверху. Как свидетельствовал военный министр генерал Владимир Сухомлинов, начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал Николай Янушкевич написал ему тогда: «Дело Мясоедова будет, вероятно, ликвидировано окончательно в отношении его самого не сегодня завтра. Это необходимо ввиду полной измены и для успокоения общественного мнения до праздников».
Решив сделать это шпионское дело резонансным, штаб Верховного главнокомандующего поспешил уведомить общественность незамедлительно – в Страстную пятницу 20 марта (2 апреля) 1915 года, хотя обычно шпионов разоблачали и карали без публичных разборок. На другой день, в Страстную субботу, сообщение штаба Верховного главнокомандующего синхронно появилось почти во всех газетах страны.
«На основании полученных сведений о деятельности подполковника Мясоедова, занимавшего должность переводчика при штабе 10-й армии, за ним было установлено наблюдение, – писала 21 марта (3 апреля) 1915 года газета «Московские ведомости» в заметке «Казнь подполковника Мясоедова». – Как только последнее подтвердило предположение о преступном характере деятельности этого штаб-офицера, имевшего сношения с агентами одной из воюющих с нами держав, он был арестован.
В связи с ним были арестованы и другие заподозренные в той же преступной деятельности, не принадлежащие к составу армии. Назначенное над Мясоедовым и его соучастниками следствие вполне определенно установило несомненную виновность первого. Ввиду этого Мясоедов был предан военно-полевому суду по обвинению в шпионстве и мародерстве. Суд признал его виновным и приговорил к смертной казни чрез повешение. Приговор приведен в исполнение».
Но, как следовало из следующего пассажа, это еще не финал: «Что касается остальных соучастников этого тяжелого преступления, то следствие о них продолжается для исчерпывающего выяснения всех сопричастных к делу лиц. По мере установления их виновности они будут предаваться соответственному суду». Посыл многообещающий и вполне прозрачный, анонсировавший последующие масштабные разоблачения шпионства.
На фото: ПОЛКОВНИК НИКОЛАЙ БАТЮШИН – ОДИН ИЗ ОРГАНИЗАТОРОВ «ДЕЛА МЯСОЕДОВА»
Фото: ru.wikipedia.org
ЗАКАЗ НА ШПИОНА
«Прискорбное известие о гнусном предательстве бывшего подполковника Мясоедова, – скорбели «Московские ведомости» в передовице «Сын погибельный», – […] наносит жгучее, горькое оскорбление нашему сердцу, нашему национальному чувству. Изменник носит русское имя, – тут уже нельзя утешать себя тем, что Россию продавали врагам лишь люди, чуждые нам по крови, вроде евреев или немецких колонистов. С краской стыда на лице, с кипучим негодованием на сердце прочтет это печальное известие каждый русский человек…»
«Прогрессивная» общественность почин Ставки поддержать не замедлила, невзирая на то, что реальные подробности дела никому, кроме предельно узкого круга военных и следственно-судейских чиновников, не были ведомы. При этом ушлые газетиры не упустили возможности выразить свой верноподданнический восторг: «Мы счастливы тем, что это известие с такой обычной благородной откровенностью опубликовано штабом Верховного главнокомандующего. Уже слухи о шпионской организации получили широкое распространение в русском обществе… Мы знаем теперь, что достойная кара не миновала преступника…
Это сообщение внесет успокоение в взволнованное и до самого корня возмущенное русское общество. Да, это известие благодетельно должно подействовать на всех нас. Пусть кипит негодование в русских людях, пусть широкой волной разольется возмущение против изменников по всей русской земле, и пусть все причастные к измене почувствуют, что над ними тяготеет всенародное презрение и отвращение к их делам – и да страшит их это всеобщее отчуждение больше, чем законный суд и строгое наказание.
…В дни великих страстей святой нашей родины не хватало только Иуды. Теперь мы услышали и о предателе… Чаша переполнена, но мы знаем, что это знаменует собою близкий и светлый час радости Воскресенья». В том же ключе выражались и другие издания. Листая ныне подшивки ведущих петроградских и московских газет того времени, трудно не увидеть: к весне 1915 года в российском обществе буквально сформировался «заказ на шпиона», все просто жаждали масштабных разоблачений «врагов русского народа».
Как с горечью заметил протопресвитер русской армии и флота Георгий Шавельский, «когда на фронте успех, тогда все сходит гладко: забываются и ошибки одних, и бездарные решения других, и преступления караются легче. При успехах ищут не столько виновных, сколько достойных. Совсем иное бывает при неудачах: тогда «всякое лыко в строку», тогда отыскивают «козлов отпущения», чтобы на них отыграться». Как отмечал в своих мемуарах генерал Антон Деникин, к весне 1915 года в армии упорно стали ходить разговоры, что «немцы пристраиваются к штабам».
Опять же надо было назначать виноватого, например за поражения и колоссальные потери русской армии, несколько месяцев тщетно пытавшейся перевалить через Карпаты на оперативный простор равнин Венгрии, но топтавшейся у Перемышля. Нужен был и ответственный за полный провал русской разведки, оказавшейся не в состоянии вскрыть планы противника, – в то время как немцы и австрияки, казалось бы, загодя знали о русских планах, словно сразу получали их прямиком из русских штабов.
Но главное, козел отпущения был необходим, чтобы «смазать» то поражение, которое в феврале 1915 года потерпела в Восточной Пруссии русская 10-я армия, ХХ армейский корпус которой, попав в окружение, сгинул в Августовских лесах и Мазурских болотах.
«Двадцатый корпус не успел отступить через Августовские леса, – вспоминал генерал Спиридович, – был окружен германцами и, после боев в течение недели, был частью уничтожен, а частью взят в плен. Это была ужасная катастрофа […] Стали говорить об измене. Называли имя подполковника Мясоедова, когда-то служившего в корпусе жандармов, но давно его покинувшего».
То, что Мясоедов – жандарм, пусть и бывший, было даже к лучшему: авторитет жандармских офицеров тогда был, как говорится, ниже плинтуса, в армейской же среде их вообще презирали, не считая за «настоящих» офицеров – более подходящей фигуры для роли козла отпущения и не найти. Как убежден генерал Спиридович, «с Мясоедовым расправились в угоду общественному мнению. Он явился искупительной жертвой за военные неудачи Ставки в Восточной Пруссии». В конце концов, не искать же причины неудач и поражений в генеральской глупости, некомпетентности Ставки и самого Главковерха – этак можно и под престол подкопаться!
Фото: ru.wikipedia.org
ЖИЛ-БЫЛ ЖАНДАРМ
Надо честно признать, что Мясоедов едва ли не каждым шагом сам проторил себе значительную часть пути к виселице, хотя и вовсе не потому, что был шпионом. Очень уж у него специфическими оказались и биография, и связи – семейно-родственные, приятельские и деловые. Потомственный дворянин Сергей Николаевич Мясоедов родился в 1865 году в Вильно, в не слишком богатой помещичьей семье бывшего предводителя смоленского дворянства.
Закончил сначала едва ли не лучший из кадетских корпусов – Первый Московский, затем столь же престижное Московское Александровское пехотное военное училище, по окончании которого в 1885 году в чине подпоручика был зачислен в 105-й Оренбургский пехотный полк, расквартированный в его же родном Вильно. Где и прослужил до осени 1892 года, когда перешел в Отдельный корпус жандармов. Мотивы облачения в голубой мундир банальны: гораздо более высокое денежное содержание при куда менее обременительной службе.
С 1894 по 1907 год Мясоедов нес службу в Вержболовском железнодорожном жандармском отделении – в качестве помощника начальника, а затем и начальника отделения. Как утверждали завистники, на этом посту Мясоедов добыл аж 26 российских и иностранных орденов, что впоследствии даже ставили ему в вину. Насчет количества, конечно, явный перебор, а если и так, то все было строго по закону: по действовавшим в Российской империи нормам принять любую иностранную награду можно было лишь с дозволения своего государя, а носить иноземные ордена, не имея отечественных, и вовсе было не положено.
К тому же свои отечественные регалии жандармский офицер получил не за одну лишь выслугу, обходительность, красоту фигуры и представительность манер. Вержболово (ныне литовский Вирбалис) был одним из важнейших пограничных пунктов Российской империи на границе с Германией. Формально в задачи жандармов входили обязанности лишь погранично-полицейские – проверка документов и досмотр пересекающих границу. Но не менее важными, хотя и не афишируемыми, были задачи контрразведывательные и… ведения разведки на сопредельной территории.
По свидетельству полковника Вальтера Николаи, руководившего германской военной разведкой во время Первой мировой войны, «германское пограничное население было разложено контрабандой и деньгами русской разведки. Органы последней проникали с неописуемым бесстыдством глубоко внутрь Германии. Действительным повелителем в германской пограничной полосе был русский пограничный офицер. Особенно успешно работал начальник пограничной жандармерии в Вержболове, полковник Мясоедов». Разумеется, у его «коллег» по ту сторону границы это вызывало крайнее раздражение.
С учетом того, что Мясоедов был представлен обоим императорам, германскому – Вильгельму и российскому – Николаю, любившим совместно или порознь поохотиться в тех местах, качество связей офицера трудно переоценить. Как подтверждает полковник Николаи, Мясоедов не раз был гостем германского императора во время охоты последнего в Роминтенской пуще. Как писал генерал Спиридович, Мясоедова знал весь ездивший за границу Петербург, а германский император не раз приглашал его на охоту.
Да и отечественный венценосец одарил жандарма золотым браслетом с рубинами и бриллиантами, а также золотыми часами. Надо полагать, что полученные ордена наш жандарм вполне отработал и по линии агентурной разведки в приграничной полосе. Не забывая при этом, само собой, и свой карман – это тоже было вполне в духе того времени.
Да и вообще, к деньгам, красивой жизни и красивым женщинам наш герой явно был неравнодушен, на любовниц он тратился легко и непринужденно. Женился, вопреки намекам начальства, на даме не совсем «правильного» национально-государственного происхождения (семья его избранницы, Клары Самуиловны Гольдштейн, происходила из Германии), хотя и с богатым приданым. Каковое, впрочем, быстро продул…
В 1907 году, когда Мясоедов, будучи свидетелем в суде по одному скандальному делу, дал показания не в пользу своих коллег из Департамента полиции и Охранного отделения, его вынудили покинуть службу. Тогда он и нажил себе серьезных врагов в этих ведомствах, не считая того, что в числе его недругов тогда оказался даже премьер Столыпин, распорядившийся было загнать негодника в какую-нибудь глушь. Убыть «за Можай» Мясоедов отказался, написав рапорт об отставке, и занялся коммерцией.
Несколько позже, по словам современников, «Мясоедов сошелся семейно с генералом Сухомлиновым и осенью 1910 года был снова принят в Корпус жандармов и отчислен в распоряжение Сухомлинова, как военного министра». Тут все и понеслось: обретя с военным министром на короткое время «дружбу семьями», врагов Мясоедов себе нажил неисчислимое множество.
Среди них, помимо бывших коллег, оказались теперь многочисленные адъютанты министра и, главное, могущественные недруги самого Сухомлинова, – в том числе Александр Гучков, депутат и председатель III Государственной думы, владелец газет и лидер Партии октябристов. Гучков, интригуя против Сухомлинова, в 1912 году через свои газеты бездоказательно обвинил Мясоедова в шпионаже и даже стрелялся с ним на дуэли.
Официальное расследование показало, что Гучков «оказался патентованным клеветником и лгуном» и по части шпионства наш фигурант чист. Однако, отстояв свое честное имя, Мясоедов все же был вынужден вновь уволиться со службы, перейдя на вольные хлеба. Но эту «шпионскую историю» ему в свое время припомнят…
Еще с 1908 года экс-жандарм стал плотно работать вместе с коммерсантами, некими братьями Фрейдберг. Они создали в Либаве акционерную компанию «Русское Северо-Западное пароходство»: Мясоедов там числился директором правления с ежегодным окладом в шесть тысяч рублей. Пароходство занималось перевозкой эмигрантов в Америку.
И хотя особо процветающей эту контору назвать было трудно, тем не менее отставной подполковник устроился весьма неплохо. Разумеется, коммерсанты нуждались не в Мясоедове как таковом, а в его связях в жандармско-полицейской среде – классический пример хорошо знакомого нам ныне сращивания спецслужбистов с бизнесом. Судя по справочнику «Весь Петербург на 1914 год», Мясоедов обитал в весьма недешевой квартире в доходном доме Никонова по адресу Колокольная, 11. В справочнике значится и его телефонный номер: 6779.
Место обитания весьма непростое – престижное и удобное, облюбованное сливками петербургского общества: полтора – два квартала от Невского проспекта, три – четыре квартала до Фонтанки, едва ли не рукой подать до таких государственных заведений, как Главный штаб, Департамент полиции, Петербургское Охранное отделение, Министерство иностранных дел… «Чужие» в том районе не ходили, так что все, кому это было положено по службе, по линии агентурно-охранительной Мясоедова проверили-простучали не раз и основательно.
Потом была война. Мясоедов, будучи офицером запаса, сначала был призван в ополчение, затем за него похлопотали – он получил назначение переводчиком в штаб 10-й армии, расквартированный в восточнопрусском городке Йоганнесбург. Куда и прибыл 9 (22) ноября 1914 года. Документы свидетельствуют, что Мясоедов неплохо проявил себя в качестве фронтового разведчика: ходил вместе с разведгруппами в немецкий тыл за «языками».
Как рапортовал штабу 10-й армии его непосредственный начальник, генерал-майор Архипов, Мясоедов «чрезвычайно умело получает ценные сведения», «содействует успешности действий войсковой разведки», под огнем «ободряет примером», своей «неустрашимостью и мужеством» вдохновляя подчиненных на действия «против более сильного состава неприятеля», в качестве офицера разведки принес «существенную пользу», проявив потрясающие способности вытягивать ценные сведения из немецких пленных.
Со своими группами Мясоедов не раз вступал и в огневые контакты с немцами, проявив себя отменно и даже в высшей степени мужественно. Но «Аннушка уже разлила масло» – 17 (30) декабря 1914 года из Швеции в Петроград прибыл подпоручик Яков Колаковский, попавший в плен к немцам 17 (30) августа того же года во время боев в Восточной Пруссии…
ПОДПОРУЧИК СПЕЦИАЛЬНОГО НАЗНАЧЕНИЯ
Подпоручик, представив компетентным органам немецкий паспорт и пачку немецких же марок, поведал на допросе, что, будучи в плену, 28 ноября (11 декабря) 1914 года добровольно обратился к лагерным властям, предложив свои услуги в качестве кандидата на роль шпиона или диверсанта. По его версии, сделал он это, чтобы таким способом вернуться на родину. 3 (16) декабря был допрошен и завербован офицером германской разведслужбы, капитаном Рихардом Скопником, и уже 11 (24) декабря 1914 года получил задание и отправился в Стокгольм, чтобы через Швецию инфильтроваться в Россию.
Беглый подпоручик показал на допросе, что немцы предложили ему:
1) взорвать стратегический мост под Варшавой, за что было обещано заплатить 200 тысяч рублей;
2) убедить коменданта Новогеоргиевской крепости генерала Николая Бобыря сдать крепость немцам за 1 миллион рублей и, наконец,
3) убить Верховного главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича, за что Колаковскому якобы обещали все тот же миллион рублей… – Версия, мягко скажем, фантастическая.
Как подпоручик, не имея документов и связей, вообще мог проникнуть в запретную зону Ставки, располагавшуюся тогда в городке Барановичи или в ту же осажденную Новогеоргиевскую крепость – с поддельным немецким паспортом, выписанным на имя какого-то торговца?! Как справедливо заметил полковник (впоследствии генерал-майор) Отдельного корпуса жандармов Глобачев, возглавлявший тогда Отделение по охранению общественной безопасности и порядка в Петрограде, «в этом рассказе весьма странным являлось то обстоятельство, что, отправляя его в Россию с такими целями, немцы не дали ему ни явок, ни пароля – словом, ничего такого, что могло бы для Мясоедова, если он был действительно шпион, служить удостоверением, что Колаковский – действительно лицо, посланное германским Генеральным штабом».
Да и вообще немцы не дали якобы завербованному ими подпоручику абсолютно никаких связей и контактов, оружия и взрывчатки, не оговорив, как и где агент сможет к ним вернуться после выполнения задания. Выдали лишь пачку марок – то ли 2000 (примерно эквивалентно 900–925 рублям), то ли 500 (примерно 230 рублей). Хотя как подпоручик мог ими распорядиться в России, воюющей с Германией, загадка.
На своем третьем допросе, 24 декабря (6 января 1915 года), несостоявшийся агент поведал, что когда с ним работал сотрудник немецкой разведки лейтенант Бауэрмейстер, то он посоветовал «мне обратиться в Петрограде к отставному жандармскому полковнику Мясоедову, у которого я мог узнать много ценных для немцев сведений». Как заметил Корнелий Шацилло, можно «усомниться в том, что немецкая разведка была столь наивной и неопытной, чтобы выдать первому же встречному своего «старого» и «ценного» агента…
Немецкий генеральный штаб не был новичком в делах шпионажа и разного рода провокаций и никогда не стал бы так доверять малопроверенному человеку, ничем еще не подкрепившему своих словесных обещаний». На следующем допросе, Колаковский показал чуть более уверенно: «В России мне был указан только полковник Мясоедов, но роль его в деле шпионажа мне никто не рассказал».
А еще через день Колаковский «прозрел» окончательно, заявив: «Особо германцами было подчеркнуто, что германский Генеральный штаб уже более 5 лет пользуется шпионскими услугами бывшего жандармского полковника и адъютанта военного министра Мясоедова».
При этом немцы, якобы назвав это имя свежеиспеченному агенту, так и не сказали последнему, как он мог бы связаться с Мясоедовым: найдешь его, мол, в каком-нибудь из дорогих столичных ресторанов. Хотя достоверности ради могли бы и заглянуть в справочник «Весь Петербург» за 1914 год, где значился и адрес подполковника, и номер его телефона. Впрочем, даже если подпоручик и вычислил бы адрес Мясоедова по справочнику, отыскать его он не смог бы: тот давно уже был на фронте…
Перебежчик Колаковский – один из самых загадочных персонажей этой драмы. Сведений о нем не просто ничтожно мало – практически нет, достоверность же известного столь приближена к нулю, что впору вообще усомниться в реальности этой фигуры. Вот что о нем ведомо официально: Колаковский Яков Павлович, подпоручик 23-го пехотного Низовского генерал-фельдмаршала князя Салтыкова полка. До войны полк квартировал в местечке Острóв (Острув) Ломжинской губернии Царства Польского. В списках офицеров Русской императорской армии на 1909 и 1910 год никакого Якова Павловича Колаковского не значится.
Нет такого и в списках 23-го пехотного Низовского полка за 1912 год – судя по «Памятной книжке Ломжинской губернии на 1912 год». Теоретически можно предположить, что погоны подпоручика он получил сразу по выпуску из училища – в 1912 или 1913 году, не раньше и не позже: есть упоминание его показаний, что о скандальной дуэли Мясоедова с Гучковым (состоявшейся 20 апреля / 3 мая 1912 года) он слышал, когда еще был в военном училище. Выходит, в мае 1912 года Колаковский либо завершал курс двухлетнего обучения в военном училище, либо шел первый год его обучения там.
Иных сведений об этом офицере, даже самых элементарных, больше ни в одном доступном официальном источнике не найти: когда и где он родился-учился, когда вступил в службу и какое военное училище закончил, когда был выпущен в полк и когда ему был присвоен первый офицерский чин – ничего этого нет. Наш подпоручик выпрыгнул буквально как чертик из табакерки в конце 1914 – начале 1915 года, навсегда исчезнув из поля зрения сразу после завершения «дела Мясоедова».
Его даже не соизволили вызывать на суд в качестве свидетеля «за дальностью расстояния», хотя буквально за две недели до этого он давал свои очередные показания в той же Варшаве. По одной из версий, его затем отправили в запасную часть в Пензу, где он до конца войны и оставался под надзором компетентных органов. По другой же версии, подпоручика отправили на турецкий фронт – якобы чтобы уберечь от мести вездесущей немецкой разведки. Потом наш герой якобы эмигрировал и умер в далеком Буэнос-Айресе…
Есть и более документированные сведения. В частности, Высочайшим приказом от 10 (23) февраля 1915 года утверждено пожалование подпоручику Якову Колаковскому Анненского оружия – ордена святой Анны IV степени с надписью «За храбрость»: «за отличие в делах против неприятеля». Эта низшая офицерская награда присуждалась обычно за личную храбрость в бою. Подпоручик, если верить официальной трактовке, попал в плен едва ли не в первом же сражении, да и почти весь офицерский состав его полка, включая командира, полег в Восточной Пруссии. Кто и как смог засвидетельствовать и задокументировать подвиги Колаковского?
Впрочем, не будем слишком строгими: эту награду подпоручик заслужил хотя бы за то, что выжил в первом в своей жизни бою, не сойдя с ума от ужаса, да еще из плена умудрился выбраться. Куда более интересна ссылка на Высочайший приказ от 5 (18) апреля 1915 года – подпоручик награжден уже орденом святого Владимира IV степени. Как гласит формулировка, «пожалован за отлично-усердную службу и труды, понесенные во время военных действий».
То есть наградили однозначно за роль подпоручика в деле «разоблачения» Мясоедова – никаких иных подвигов на счету Колаковского тогда и быть не могло. Орден святого Владимира IV степени стоял на ступень ниже ордена святого Георгия и в офицерской среде весьма ценился, но жаловали его офицерам в чинах подпоручиков и поручиков, прямо скажем, редко. Но подпоручик его получил, хотя и в «гражданской модификации» – без мечей и банта, полагавшихся, если бы орден был именно за боевые заслуги.
Так что расплатились с подпоручиком сполна, а иначе и быть не могло. Не наградить было нельзя не только потому, что высочайшая инстанция вмиг догадалась бы, что дело липовое: не представь разработчики дела к награждению «разоблачителя», они тем самым расписались бы в том, что само по себе то дело ничтожно и особой значимости не имеет.
Опять же представление подпоручика-провокатора к не по чину высокому ордену позволяло реальным организаторам дела и самим рассчитывать на высокие награды: как не отметить тех, под чьим мудрым руководством сей герой разоблачил вражескую шайку? Если подпоручик представлен к целому Владимиру IV, то уж взявшие его под свое крыло генералы точно могли рассчитывать на Владимира II степени со звездой или на худой конец хотя бы на орден святого Станислава I степени. Так оно и вышло.
Один из таких бенефициаров известен – ставленник Николая Николаевича, начальник штаба Северо-Западного фронта генерал-лейтенант Гулевич. Хотя генерал и провалил все свои фронтовые операции, будучи инициатором «дела Мясоедова», он удостоился 1 (14) мая 1915 года сразу двух орденов высшего класса – святого Владимира II степени и святой Анны I степени. Едва ли не главнейший фабрикатор дела, генерал-квартирмейстер штаба Северо-Западного фронта генерал-майор Михаил Бонч-Бруевич, получил тогда орден святого Станислава I степени.
Не остался без награды и понятливый генерал Турбин, обеспечивший своевременное повешение Мясоедова. Еще один разработчик, полковник Николай Батюшин, руководивший в штабе Северо-Западного фронта контрразведкой, вскорости был представлен к генеральскому чину. Не оказался обойденным и непосредственный разработчик, следователь Владимир Орлов, хотя он больше гордился иной реликвией. По словам Михаила Лемке, автора книги-дневника «250 дней в Царской Ставке», «мясоедовская шашка попала к нему после повешения, как бы на счастье… Он ее и носит»…
«ТРИ ТЕЛЕГИ БУМАГ» И СУНДУК МЕРТВЕЦА
По версии Бонч-Бруевича, для изобличения Мясоедова якобы прибегли к нехитрому приему: «В машине, на которой должен был выехать Мясоедов, шофера и его помощника… заменили двумя офицерами контрразведки, переодетыми в солдатское обмундирование».
Еще одного надзирателя подсадили к Мясоедову секретарем. И вот когда Мясоедов заночевал в одной из мыз, то «был пойман на месте преступления. Пока «владелец» мызы разглядывал переданные полковником секретные документы, один из переодетых офицеров как бы нечаянно вошел в комнату и схватил Мясоедова за руки. Назвав себя, офицер объявил изменнику об его аресте». Здесь Бонч-Бруевич нагло лжет: ни с каким «поличным» и ни в какой мызе Мясоедова не брали – его арестовали 18 февраля (3 марта) 1915 года в Ковно.
Каких-либо улик, подтверждавших обвинение в шпионаже, не выявили ни при аресте и обыске, ни во время следствия. Даже те бумаги секретного характера, которые были изъяты у него, – и те он имел строго по своей должности, зарегистрировав их при получении положенным образом. С его петроградской квартиры якобы вывезли «целых три телеги бумаг». Еще называлась цифра 62 пуда, однако никаких секретов в этих пудах и телегах так и не обнаружилось: никакого шпионства – личная и деловая переписка, семейные бумаги и т. п.
Как сухо констатировал жандармский генерал Глобачев, «следствие не добыло материала, уличающего Мясоедова в военном шпионстве, и оставалось одно лишь голословное заявление Колаковского». Мясоедова арестовали «без всякого наблюдения за ним, без попыток выяснить, каким именно путем через фронт быстро могли передаваться известия противнику, – возмущенно писал впоследствии Сухомлинов. …Затем был отдан приказ немедленно предать его полевому суду, дело «быстро и энергично» ликвидировать и приговор привести в исполнение, не представляя на конфирмацию. Так и поступили». Кстати, все «пособники» и «шпионы», арестованные по делу Мясоедова, впоследствии были оправданы и освобождены…
Впрочем, какие там улики – люди сведущие изначально знали, что к смерти Мясоедова приговорили по приказанию великого князя Николая Николаевича. Как откровенно заметил генерал Спиридович, «кто знал интриги Петрограда, понимали, что Мясоедовым валят Сухомлинова, а Сухомлиновым бьют по трону…».
По сути, это было политическое убийство с совершенно конкретными целями, убийство, в котором жертву выбрали целенаправленно – исходя из ее былой семейной близости к военному министру, поскольку именно он и был главной мишенью интриги великого князя Николая Николаевича – им после вплотную и занялись. Именно история Мясоедова, как полагал искушенный в делах тайного сыска Спиридович, «во всем ее развитии и разветвлении, за время войны, была, пожалуй, главным фактором (после Распутина), подготовившим атмосферу для революции».
Автор: Владимир ВОРОНОВ
Совместно с:
Комментарии