НОВОСТИ
По делу замминистра обороны Иванова арестован предполагаемый взяткодатель
ЭКСКЛЮЗИВЫ
30.01.2024 20:29 НЕ ЗА ЛЮДЕЙ
94714
12.12.2023 08:43 ПОЙМАТЬ МАНЬЯКА
25824
02.11.2023 08:35 ТРУДНОЕ ДЕТСТВО!
26223
16.10.2023 08:30 ТЮРЕМНЫЕ ХРОНИКИ
28945
13.10.2023 09:14 КОВАРНЫЙ ПЛАН
27171
sovsekretnoru
Как это было в ноябре 1918-го

Как это было в ноябре 1918-го

Как это было в ноябре 1918-го
Автор: Владимир ВОРОНОВ
Совместно с:
23.11.2018

 

Из дневников писателя 
Корнея Чуковского:
22 ноября. Заседания нашей «Всемирной Литературы» идут полным ходом. Я сижу рядом с Горьким. Он ко мне благоволит. Вчера рассказал анекдот: еду я, понимаете, на извозчике – трамваи стали – извозчик клячу кнутом. «Нно, большевичка проклятая! все равно скоро упадешь». А мимо, понимаете ли, забранные, арестованные под конвоем идут. (И он показывает пальцами — пальцы у него при рассказе всегда в движении.) […]
23 ноября. Был с Бобой (сын К.И. Чуковского Борис. – Прим. ред.) во «Всем. Лит.». Мы с Бобой по дороге считаем людей: он мужчин, я женщин. Это очень увлекает его, он не замечает дороги. Женщин гораздо меньше. За каждого лишнего мужчину я плачу ему по копейке.
Во «Всем. Лит.» видел Сологуба. Он фыркает. Зовет это учреждение «ВсеЛит» – 
т. е. вселить пролетариев в квартиру, и говорит, что это грабиловка. Там же был Блок. Он служит в Комиссариате просвещения по Театральной части. Жалуется, что нет времени не только для стихов, но даже для снов порядочных. Все снится служба, телефоны, казенные бумаги и т. д. «Придет Гнедич и расскажет анекдот. Потом придет другой и расскажет анекдот наоборот. Вот и день прошел». […]
24 ноября. Вчера во «ВсеЛите» должны были собраться переводчики, и Гумилев должен был прочитать им свою Декларацию. Но вчера было воскресение, «ВсеЛит» заперт, переводчики столпились на лестнице, и решено было всем гурьбой ехать к Горькому. Все в трамвай! Гумилев прочел им программу максимум и минимум – великолепную, но неисполнимую – и потом выступил Горький.
Скуксив физиономию в застенчиво-умиленно-восторженную гримасу (которая при желании всегда к его услугам), он стал просить-умолять переводчиков переводить честно и талантливо. «Потому что мы держим экзамен… да, да, экзамен… Наша программа будет послана в Италию, во Францию знаменитым писателям, в журналы – и надо, чтобы все было хорошо… Именно потому, что теперь эпоха разрушения, развала, – мы должны созидать… Я именно потому и взял это дело в свои руки, хотя, конечно, с моей стороны не будет рисовкой, если я скажу, что я знаю его меньше, чем каждый из вас…» Все это очень мне не понравилось – почему-то. Может быть, потому, что я увидел, как по заказу он вызывает в себе умиление. […]
(Чуковский К.И. Дневник (1901 – 1929). М., 1991.)
 
Из дневников поэтессы Зинаиды Гиппиус:
25 ноября, воскресенье. Мы еще живы. Всякий день равнодушно этому удивляемся.
В Германии еще Шейдеман. Всякий день владыки наши уверяют, что завтра воцарится Либкнехт.
Драконовские условия перемирия Германией выполняются. Флот разоружен, интернирован. Английская эскадра была в Киле, в Копенгагене. Проскользнула весть, что появились англ<ийские> суда и в Балтике. […]
Б<ольшеви>ки нет-нет и задумаются. Хотели было одну минуту эвакуировать из СПб-га снаряды, оружие и все продовольствие. Потом как-то не вышло. Но, очевидно, косят глазом: вдруг де союзники придут и возьмут «красный Питер»? Если придут, то (в этом и большевики не сомневаются) – немедля и возьмут. Ибо голая и «доблестная» Кр<асная> армия не боится ни пустых городов, ни наших горе-белогвардейцев; но первого солдата она испугается насмерть. Когда под Нарвой разорвало их же снаряд – 1600 человек из 2000 немедля удрали.
Но бедные англичане опять, кажется, и этого не понимают.
Свирепствует сыпной тиф. В больницах кладут вповалку, мужчин и женщин.
Морозов больших нет, но каждое полено стоит 5-10 рублей, а потому приходится и дома сидеть если не в шубах, то в пальто. Москвичам, говорят, хуже нашего. Там холод неисцелимый, 3-4° в комнатах, а голод… гомерический, ибо все реквизируется для «правительства». Кругом Москвы – бунты: крестьяне не хотят мобилизоваться.
В Пятигорске расстреляли как «заложника» и с Машука сбросили – генерала Рузского. Того самого, что бывал у нас в Кисловодске. Больной и невинный болтун с палочкой, немножко рамолик, за ним всегда ходили жена и дочь, офицеры молодые к нему были добродушно-нежны. Он отечески ворчал на них, целовался с ними, бодрился и постоянно хворал воспалением легких.
Успокоился.
(Гиппиус Зинаида. Дневники, воспоминания. Черные тетради (1917 – 1919) // Гиппиус З. Дневники. В 2-х томах. Т. 2. М., 1999.)
 
Из записей писателя Михаила Пришвина:
21 [Ноября]. Устройство всяких дел и мысль в голове: не поселиться ли в Москве. Хозяйка сказала: «Такой человек, как вы, должен быть здесь уже по одному тому: вся интеллигенция страдает из-за продовольствия, а вы это вынимаете из своей жизни, – что же остается в деревне одному?»
22 [Ноября]. Политические разговоры: 1) Будет ли в Германии разрушительная революция? 2) Европа поведет революцию или реакцию? 3) Что будет – переворот или реформы совдепов?
За полтора месяца со дня разорения спрашивают меня, что я делал. Не написал ни одной строчки первый раз в литературной своей жизни. Не прочел ни одной книги. Что же делал? И так жутко подумать: что? Сладостный сон, полный, летаргический (лампада, диван). Ночь, полночь глухая и сон, и тут она со своим вопросом: «Почему не пишете?» Это когда вообще вопрос над всей Россией стоит – почему не живет?
Боже, дай мне дождаться первого проблеска света – это поможет мне увидеть, где я ночую, куда мне идти.
Оставить так – гнус, нельзя так оставить, а чтобы все распутать – свет нужен, дай, Господи, увидеть свет!
24 Ноября. Дорогой мой друг, три дня я не мог Вам написать из Москвы, потому что нигде не находил конвертов: писчебумажные магазины национализируются. У своих любимых хозяев я занял уже спичек, которых тоже купить нигде нельзя, перьев, и язык не повертывается попросить конверт – так и откладываю изо дня в день письмо Вам. Опустошение жизни за два месяца моего отсутствия в Москве ужасающее: Москва теперь совершенно умерший город. Мороз, снежная метель, голодный, с ревущим кашлем иду я вчера по Пречистенке, высматривая где-нибудь открытую лавочку, и вижу, идет навстречу мне красивая дама с гордым измученным лицом, она отвертывается от встречных, глядит куда-то в подвальные этажи, каждая черточка ее лица говорит, как постыл ей свет. Злая месть, злой камень и дума, что вот съем привезенный фунт соли – что тогда есть?
Так в поисках спичек, конвертов я зашел в «Русские Ведомости» к Игнатову. Старичок по привычке ежедневно ходит в редакцию, и несколько других старых сотрудников: там они сидят час-два, обсуждая события».
(Пришвин М.М. Дневники. 1918 – 1919. СПб., 2008.)
 
 Шпиона расстреляли… Священника повесили как собаку… 
 
Из дневников Филиппа Голикова:
18 ноября. Станция Баранчинская. Белогвардейская разведка не дремлет. То там, то сям слышишь о шпионах и лазутчиках. На днях я сам участвовал в поимке тайных врагов.
Было замечено, что один из жителей Баранчинского завода ведет себя подозрительно, надолго отлучается из дому, к нему ходят какие-то никому из местных не известные люди. Командование поручило Ивану Андреевичу Голикову произвести у этого гражданина обыск. Он взял с собой меня и еще нескольких красноармейцев.
Хозяева не ждали нашего визита. Муж и жена, пожилые люди, вначале засуетились, а потом стали в углу, как каменные. Мы не обращали на них внимания и делали свое дело. Нигде ничего подозрительного не обнаружили. Тогда Голиков полез за божницу. Тут хозяин не выдержал:
– Хоть бы господа бога убоялись.
– А мы бога не обидим, нам он ни к чему, – ответил Иван Андреевич и вытащил из-за божницы пачку бумаг. Это были вырезки из нашей дивизионной газеты и небольшие клочки с карандашными записями о количестве людей и пулеметов в ротах, занимавших позиции в заводе.
– Вот тебе, иуде, для чего святая икона нужна, – сказал Голиков.
На следующий день шпиона расстреляли.
Или еще один случай. На станции Баранчинской красноармейцы задержали двух мальчиков. Одному лет двенадцать, другому – четырнадцать. Чистенькие, беленькие, видно, городские. Я с ними разговаривал. За словом в карман не лезут. На любой вопрос отвечают, бойко, гладко. Врут без стеснения.
Правду от них узнали только, когда стали допрашивать врозь и построже. Выяснилось, что мальчики – белогвардейские шпионы. Вторично переходят фронт и пробираются к нам. На этот раз им поручили узнать, где находится штаб нашего полка, где располагаются батарея и бронепоезд, от которого белякам нет житья. Малолетние шпионы признались, что их специально готовили где-то за Тюменью.
Вечером лазутчиков отправили в Кушву. Но по дороге один сбежал.
Случай со шпионом-стариком и шпионами-подростками заставили меня опять призадуматься. Сколько же врагов у нашей едва родившейся Советской власти?
(Голиков Ф. И. Красные орлы (Из дневников 1918–1920 гг.). М., 1959.)
 
Из воспоминаний Нестора Махно: 
[Ноябрь] В селе Рождественке крестьяне дали нам сведения о роли рождественского священника, действовавшего заодно с кулаками и провокаторами в пользу гетманщины и против бедноты. Сведения крестьян об этом священнике, о его личных доносах немецко-австрийским и гетманским карательным отрядам на крестьян, сведения, нашедшие себе подтверждение в ряде убитых этими отрядами передовых крестьян, послужили для штаба достаточным основанием, чтобы вызвать священника, опросить его и поставить на очную ставку с несколькими крестьянами.
Священник был опрошен, а затем как собака был самими крестьянами и повстанцами повешен.
Казнь рождественского священника была у повстанцев-махновцев вторым случаем уничтожения священников за их провокаторскую роль в отношении трудового крестьянства. За аналогичное действие штабом был в свое время схвачен семеновский священник, о котором крестьяне всем своим сходом показывали, что он является организатором кулаков и провокатором по отношению к бедноте. Некоторые из семеновских крестьян рассказывали, как этот «их» священник расспрашивал женщин о том, чем занимаются их мужья и т. п., и вскоре после этого мужья некоторых женщин арестовывались, ибо «глупые женщины» перед священником таяли и рассказывали ему, что их мужья говорят против гетмана и немецко-австрийского командования.
(Махно Н.И. Воспоминания. М., 1992.)
 
Из документов Добровольческой армии:
Приказ Главнокомандующего Добровольческой армией.
Екатеринодар.
14 ноября 1918 г. (27 ноября 1918 г. по новому стилю. – Прим. ред.)
К стыду и позору русского офицерства, много офицеров, даже в высоких чинах, служат в рядах Красной армии.
Объявляю, что никакие мотивы не будут служить оправданием этого поступка. Ведя смертный бой с большевизмом, мы в провокаторах не нуждаемся.
Всех, кто не оставит безотлагательно ряды Красной армии, ждет проклятие народное и полевой суд Русской Армии — суровый и беспощадный.
Генерал-лейтенант Деникин
(Цит. по: Хрестоматии по отечественной истории (1914 – 1945 гг.) под ред. 
А.Ф. Киселева, Э.М. Шагина. М., 1996.)
 
«Вели себя непозволительно распущенно, пьянствовали,  безобразничали  и сорили деньгами…» 
 
Из мемуаров генерала Антона Деникина:
В ноябре я отдал приказ, обращенный к офицерству, оставшемуся на службе у большевиков, осуждая их непротивление и заканчивая угрозой: «…Всех, кто не оставит безотлагательно ряды Красной армии, ждет проклятие народное и полевой суд Русской армии – суровый и беспощадный». Приказ был широко распространен по Советской России нами, и еще шире – Советской властью, послужив темой для агитации против Добровольческой армии. Он произвел гнетущее впечатление на тех, кто, служа в рядах красных, был душою с нами. Отражая настроение добровольчества, приказ не считался с тем, что самопожертвование, героизм есть удел лишь отдельных личностей, а не массы. Что мы идем не мстителями, а освободителями… Приказ был только угрозой для понуждения офицеров оставить ряды Красной армии и не соответствовал фактическому положению вещей. […]
(Деникин А. И. Очерки русской смуты. В 5-ти т. Т. IV. Вооруженные силы Юга России. М., 1991.)
 
Из мемуаров генерала Петра Врангеля:
На заседание Краевой Рады прибыл, кроме генерала Покровского и полковника Шкуро, целый ряд офицеров из армии. Несмотря на присутствие в Екатеринодаре ставки как прибывшие, так и проживающие в тылу офицеры вели себя непозволительно распущенно, пьянствовали, безобразничали и сорили деньгами. Особенно непозволительно вел себя полковник Шкуро. Он привел с собой в Екатеринодар дивизион своих партизан, носивший наименование «волчий». В волчьих папахах, с волчьими хвостами на бунчуках, партизаны полковника Шкуро представляли собою не воинскую часть, а типичную вольницу Стеньки Разина. Сплошь и рядом ночью после попойки партизан Шкуро со своими «волками» несся по улицам города с песнями, гиком и выстрелами. Возвращаясь как-то вечером в гостиницу, на Красной улице увидел толпу народа. Из открытых окон особняка лился свет, на тротуаре под окнами играли трубачи и плясали казаки. Поодаль стояли, держа коней в поводу, несколько «волков». На мой вопрос, что это значит, я получил ответ, что «гуляет» полковник Шкуро. В войсковой гостинице, где мы стояли, сплошь и рядом происходил самый бесшабашный разгул. Часов в 11-12 вечера являлась ватага подвыпивших офицеров, в общий зал вводились песенники местного гвардейского дивизиона, и на глазах публики шел кутеж. Во главе стола сидели обыкновенно генерал Покровский, полковник Шкуро, другие старшие офицеры. Одна из таких попоек под председательством генерала Покровского закончилась трагично. Офицер-конвоец застрелил офицера Татарского дивизиона. Все эти безобразия производились на глазах штаба главнокомандующего, о них знал весь город, и в то же время ничего не делалось, чтобы прекратить этот разврат.
(Врангель П.Н. Записки. Ноябрь 1916 г. – 
ноябрь 1920 г. Том I. Минск, 2002.)
солдаты чехословацкого легиона в сибири / ru.wikipedia.org
 
Из записок начальника английского экспедиционного отряда полковника Джона Уорда:
Положение в Омске в это время было просто неописуемо. Каждую ночь, как только темнело, начинали раздаваться ружейные и револьверные выстрелы, крики по всем направлениям. Наутро санитарные двуколки поднимали от пяти до двадцати мертвых офицеров. Не было ни полиции, ни судов, ни закона, ни чего-нибудь подобного. В отчаянии офицеры группировались вместе и без разбора мстили населению, которое считали ответственным за убийство своих сотоварищей. Таким образом изрядная пропорция гражданских трупов была смешана с теми, кто носил мундир; что в этом отношении офицеры действовали верно, доказывается тем, что эти ночные убийства скоро сделались редкими, а потом и совсем прекратились.
Такова была кровавая сцена, на которую мы были заброшены, и таковы были условия, ставшие совершенно ненормальными в столице под управлением пятичленной Директории. Члены ее были самыми отчаянными банкротами, которых когда-либо производила Россия, и народ ждал с нетерпением и надеждой их скорого удаления. Я нисколько не удивился, когда на следующее утро мой адъютант, полковник Франк, в страшном возбуждении и волнении вернулся из русской главной квартиры, говоря мне, что, по-видимому, Россия осуждена на вечную смуту. Я спросил, почему? Он отвечал, что в эту ночь несколько негодяев арестовали членов Директории и правительства из социалистов-революцио-
неров, что в главной квартире никто не знает лица, кто мог бы стать во главе правительства в стране. […]
В 11 ч. утра 18 ноября я был официально уведомлен, что в 9 ч. утра собрался Совет Министров и продолжает свое заседание, имея целью рассмотреть положение, созданное арестом Директории; что он уже просил адмирала Колчака принять верховную власть, но тот отказался; что министры питают надежду, что ради спасения России можно будет убедить адмирала принять на себя бремя правительства, так как это является единственным средством вывести страну из ее отчаянного положения. […]
Чехи только что отпраздновали начало своего национального республиканского правительства и были естественно охвачены обычными делами в духе «свободы, равенства и братства»; поэтому нельзя было ожидать, чтобы они отнеслись с равнодушием к установлению диктатуры, и с этой стороны можно было ожидать серьезного недоверия. Враждебная позиция, с которой встретила русская фракция Чешского национального совета в Екатеринбурге и Челябинске принятие Колчаком верховной власти, является лучшим доказательством опасности, которая могла распространиться с этой стороны.
Ни Совет Министров, ни сам Колчак не могли принять окончательного решения, пока у них не было полного представления о позиции Британии в этом вопросе. Позиция чешских войск в Омске сделала невозможным для них приближение к месту, где заседали министры, без того, чтобы не наткнуться на британцев, а мои пулеметы командовали над каждой улицей, которая вела к помещению русской главной квартиры. […]
Около 2 ч. 30 м. пополудни 18 ноября меня известили, что адмирал Колчак принял неограниченную власть с титулом «верховного правителя», с советом министров, который будет ответственным перед ним за ближайшее осуществление его обязанностей […]
Адмирал, который говорит превосходно по-английски, уведомил меня об обстоятельствах и причинах принятия им верховной власти над всей Россией.
(Союзная интервенция в Сибири 1918 – 
1919 гг. Записки начальника английского экспедиционного отряда полковника Джона Уорда. Пер. с англ. М., Петроград, 1923.) 
 
Авторские орфография 
и пунктуация сохранены.
Подготовил Владимир ВОРОНОВ

Автор:  Владимир ВОРОНОВ
Совместно с: 

Комментарии



Оставить комментарий

Войдите через социальную сеть

или заполните следующие поля



 

Возврат к списку