Жаркое лето 53-го

Танки в Берлине встречали камнями тухлыми яйцами и гнилыми помидорами. AP

Субботним вечером 13 июня 1953 года в загородном гастштедте «Рюбецаль» на Мюггельзее пиво лилось рекой. Отдыхали строители берлинского района Фридрихсхайн. Ну и что ж ты за строитель, если не можешь себе позволить пару-тройку «Светлого» по 36 пфеннигов за маленькую? Ну, и по рюмке «Корна» между ними? Табачный дым густел под невысоким потолком, разговоры становились все откровеннее и смелее. Работяг и везли-то сюда отдельно от начальства, организовавшего этот выезд на природу. Которые при галстуках – на пароходике «Будь готов!», без них – на «Триумфе». Да вот галстучные оказались не на высоте призыва, украшавшего борта их судна. Не готовы они объяснить, что ж это за социализм такой, если на разных пароходах, да и жизнь впроголодь.

И вот уже грузный бригадир Альфред Метцдорф взгромоздился на стол. Хватит! О чем себе эти бонзы из ЦК думают? Как еще нормы повысить? Так вот – с 15-го бастуем! С понедельника!

А в среду, 17 июня, дождь в Берлине начал поливать с самого утра. Но охладить накалившиеся к тому дню страсти он уже был не в силах. Верховный комиссар Владимир Семенов, которого Вячеслав Молотов окрестил «нашим гауляйтером в Германии», еще ночью был разбужен металлическим лязгом гусеничных траков по брусчатке – в Восточный Берлин вползали колонны советских танков. Там, где они группировались, прежде чем по приказу выдвинуться на рубежи вдоль секторальной границы и у важнейших административных зданий, их задранные в небо орудия казались верхушками непроходимого леса, в одночасье взметнувшимися посреди миллионного города в предрассветную мглу. Рождался день, который на востоке Германии тогда же был объявлен «Днем Х» и «попыткой фашистского путча», а на западе – Народным восстанием и Днем германского единства.

Принято считать, что корни июня 53-го следует искать в июле 52-го. Тогда на 2-й партконференции СЕПГ был провозглашен курс на построение социализма в ГДР. Накануне троица высших руководителей ГДР – президент Вильгельм Пик, генсек СЕПГ Вальтер Ульбрихт и премьер-министр Отто Гротеволь – неделю провела в Москве. С вечера 31 марта по середину дня 8 апреля. Большая часть времени, как признавал Пик, была потрачена впустую – на ожидание второй встречи с Вождем и Учителем. Обе беседы с ним, а также с Молотовым и некоторыми другими членами политбюро продолжались в общей сложности 3 часа 20 минут. Зато уж неожиданностей в них было хоть отбавляй!

«Немецким товарищам» пришлось выслушать упрек в «недостаточном выявлении социалистического характера государства» и требование «укрепить его, особенно в сельском хозяйстве, путем основания колхозов». Сталин научил их назвать колхозы в целях пропаганды «производственными товариществами» и разъяснил недогадливым, что они вкупе с народными предприятиями суть не что иное как «часть социализма».

Ульбрихт сразу почуял смену политического курса. До этого он призывал бороться за построение просто «демократической Германии», теперь же в ход следовало пустить и «борьбу за социализм».

Все последующие действия Ульбрихта демонстрируют, что он, как всегда, воспринял все замечания и указания Сталина как прямое руководство к действию. Уже на следующий день после возвращения делегации в Берлин, 11 апреля, политбюро СЕПГ приняло обширную программу мероприятий по претворению услышанных откровений в жизнь. Срочно начали перекраивать и программу партконференции. Да так кардинально и тайно, что даже членов ЦК до самого вечера накануне ее открытия не ввели в курс изменений. Зато после конференции сомнений ни у кого не оставалось: «Будем строить социализм!»

Личный референт руководителя восточноберлинского Госплана Бруно Лойшнера Фриц Шенк до сих пор не может забыть охватившего его чувства, когда в ответ на провозглашенный Ульбрихтом курс «на построение социализма» зал ответил громовой овацией. «У меня свежи еще были в памяти кадры из нацистского киножурнала «Вохеншау», когда Геббельс проорал свое: «Я спрашиваю вас, желаете ли вы тотальной войны?» И вот меньше чем через десять лет я вновь ощутил cтоль же слепое воодушевление в рядах партийных функционеров – людей того же возраста, что и гитлеровские соратники в тогдашнем «Райхсшпортпаласте»

Кстати, на конференции официальная советская делегация не присутствовала. Как не было никаких намеков на социализм в приветственной телеграмме из СССР. Даже советское одобрение официального провозглашения курса на «строительство социализма» чуть запоздало. Все это давало какое-то время назад повод обвинять Ульбрихта чуть ли не в самоуправстве. На самом деле он был не более чем верный сталинец.

Руководители ГДР: Вальтер Ульбрихт, Вильгельм Пик и Отто Гротеволь поспешно скрылись на советской вилле CHRONIK

Далее события развивались вполне предсказуемо. России коллективизация аукнулась голодом, ГДР – значительным ухудшением снабжения продовольствием. В первом квартале 1953 года его производство упало на 10 процентов. Германский институт экономических исследований в одном из своих еженедельных отчетов констатировал, что такое положение грозит голодом «слоям населения, не имеющим льгот». Конечно, тут же нашелся стрелочник – министр торговли и снабжения Карл Хаманн, один из руководителей либерально-демократической партии. Он был арестован и после полуторагодичного следствия приговорен хотя и не к пожизненному, как первоначально планировалось, но все же к десятилетнему сроку заключения за «сознательную дезорганизацию» работы вверенного ему министерства.

Попытки преодолеть кризис, усугубляя его, – вполне большевистский метод. Он и был применен. Но, как всегда, не сработал. Простое повышение норм выработки экономического положения не облегчило. Зато недовольство усугубило.

Новый курс

3 июня Ульбрихт, Гротеволь и руководитель агитпропа Фред Эльснер отправились за советом в Москву. Их приняли на самом высоком уровне – Хрущев, Берия и главнокомандующий группой советских оккупационных войск в Германии Гречко. Это само по себе говорило о том, насколько серьезно складывалось положение на востоке Германии. У Эльснера от той встречи остались «тяжкие впечатления». Ему выпало на ней слово в слово переводить советские директивы своим начальникам. А в них не было ничего обнадеживающего. Что-то вроде «вследствие проведения ошибочной политической линии… в Германской Демократической Республике сложилась… крайне неудовлетворительная политическая и экономическая ситуация».

На руководящие указания «немецкие товарищи» отреагировали 11 июня «Новым курсом» – отказом от преимущественного развития тяжелой промышленности за счет легкой, ускоренной коллективизации сельского хозяйства, тотального огосударствления частных предприятий, даже отменой уголовной ответственности для собственных граждан, ранее перебежавших в ФРГ и решивших возвратиться. Беглецов из немецкого государства рабочих и крестьян только в марте насчитали почти 60 тысяч – абсолютный рекорд за все время существования ГДР. Кроме того, было обещано улучшить снабжение, снизить цены. Но вот от решения повысить нормы выработки на 10 процентов, принятого 14 мая, руководство ГДР отказаться и не подумало. И уже 13 и 16 мая 900 лейпцигских литейщиков забастовали. Отдельные случаи прекращения работы отмечались тогда и среди берлинских строителей.

Вскоре чисто экономический характер протеста стал замещаться политическим. Так, 12 июня на одном из народных предприятий в Готе рабочие демонстративно повернули портреты руководителей ГДР лицом к стене. Профсоюзные функционеры жаловались в Берлин, что никакие их аргументы на возбужденный коллектив больше не действуют.

Верховный комиссар СССР в Германии Владимир Семенов писал в своих воспоминаниях: «14 июня 1953 года на массовом собрании в Фридрихштадтпаласте возникли беспорядки, и часть присутствующих пыталась прервать выступление Отто Гротеволя. А затем часть участников заседания присоединилась к собравшимся вокруг здания жителям Берлина, в том числе из западных секторов, и устроила демонстрацию неподалеку от здания советского посольства на Унтер-ден-Линден, которую мы могли наблюдать из окон посольства».

Борода, Брюхо и Очки

В понедельник 15 июня участники вечеринки в «Рюбецале» сочинили письмо премьеру Отто Гротеволю с требованием немедленной отмены повышенных норм. Иначе – забастовка! Ответ они требовали представить им на следующий же день. Говорят, Ульбрихт на одном из совещаний в гневе колотил кулаком по столу и вопил, что партия не уступит наглецам.

Меж тем весть о решении строителей из Фридрихсхайна распространялась стремительно. О своей солидарности с ними объявляли все новые и новые коллективы. Символично, что бастовать приготовились даже строители блока 40 на Сталиналлее – проспекте, призванном продемонстрировать капиталистическому Западу, на что способен социализм. И рабочий марш к совмину начался именно оттуда

В семь утра 16 июня на Штраусбергерплатц собрались около четырех сотен человек в рабочих спецовках. Поначалу было решено послать к Гротеволю небольшую делегацию. Но по пути к ним присоединялись все новые и новые группы рабочих. На Александерплатц народной полиции даже пришлось приостановить на время движение транспорта, чтобы пропустить разросшуюся колонну. Полицейские были в полной уверенности, что речь идет о разрешенной официальной демонстрации – других-то в ГДР еще не бывало. Но в берлинском окружкоме партии точно знали, что никаких разрешений на массовое шествие никто не давал, и увещевать забастовщиков отправился секретарь Бруно Баум и другой функционер, Хайнц Брандт, отвечавший за агитацию и пропаганду. Бауму все стало ясно уже на Алексе, и он предпочел оставить свои бесплодные попытки уговорить протестующих разойтись. Брандт продержался немногим дольше.

К демонстрации присоединялись случайные прохожие, вышедшие за покупками домохозяйки, служащие учреждений растворяли окна и приветственными криками заявляли о своей солидарности.

Отто Гротеволь CHRONIK

Когда шествие достигло Дома министерств на углу Вильгельмштрассе и Ляйпцигерштрассе, его численность перевалила за десяток тысяч. Несколько выбранных делегатов надеялись, что Гротеволь примет представителей трудящихся, но насмерть перепуганный привратник уверял, что предсовмина нет в здании. Это только подогрело страсти. Ведь было хорошо известно, что по вторникам политбюро СЕПГ проводит свои заседания. Попытались по телефону связаться с партийным штабом и заявить, что Гротеволя ждут здесь, на площади, и неплохо бы вместе с Ульбрихтом. Ответили резко и надменно. Что-то вроде: «Вы, видно, ошиблись. Нам условий не ставят. И вообще идет заседание, не пытайтесь его прервать. Там, на месте, что, не осталось никого, кто мог бы справиться с ситуацией?» На последующие звонки отвечали уже уважительнее: «Товарищ Гротеволь прибыть не сможет. Ульбрихт тоже. Только что принято решение об отмене повышения норм. Будет сделано официальное сообщение».

Наконец, в окне третьего этажа появился министр металлургии Фриц Зельбманн и попытался начать говорить. «Спускайся вниз!» – кричали ему из толпы. Министр подчинился. Из дежурки на улицу вытащили канцелярский стол, и Зельбманн взгромоздился на него. Выслушали только подтверждение отмены повышенных норм. Хотя и его прерывали выкриками, что это рабочие должны были бы услышать лично от Гротеволя с Ульбрихтом. Попытки министра взывать к сознательности и дисциплинированности и демонстрировать натруженные некогда пролетарские ладони были тут же заглушены издевательским хохотом и свистом.

И тут впервые прозвучали самые страшные для восточногерманских единых социалистов слова. Пожилой рабочий бросил в спину уже шагнувшему в министерский подъезд Зельбманну: «Мы требуем свободных выборов!»

К вечеру политбюро в полном составе еще нашло в себе силы выступить в переполненном Фридрихштадтпаласте перед тремя тысячами партийных функционеров, признать ошибки и призвать к их исправлению. Но дальше предпочло укрыться в Карловке, как называли представители советских оккупационных властей столичный район Карлсхорст, надежно отсеченный проволочными заграждениями от остального города. Пик, Ульбрихт и Гротеволь нашли приют на вилле верховного комиссара СССР в Германии Владимира Семенова. Говорят, он играл им на рояле для успокоения фуги Баха и что-то из Брамса.

Известный германский политик Эгон Бар, занимавший в то время пост шеф-редактора РИАС – радиостанции в американском секторе, – вспоминал, как в его бюро под вечер появились человек пять-шесть представителей стачечного комитета. Они хотели передать призыв ко всеобщей забастовке. Но Бар вполне здраво рассудил, как это прозвучит: из американского сектора призывают бастовать в советском. В самый разгар «холодной войны»! Нет, это невозможно. Тогда, может, просто сообщить о прошедшей демонстрации и ее требованиях? А вот это уже прозвучит иначе. Но и такое решение вызвало резкий протест американского директора радиостанции Гордона Ивинга: «Вы что, хотите развязать третью мировую войну?» Передачу требований пришлось прекратить. Но Бар нашел выход. Он поднял с постели западноберлинского профсоюзного босса Эрнста Шарновски и спросил, не смог бы тот призвать своих восточноберлинских коллег из чисто рабочей солидарности поддержать завтрашнюю демонстрацию? Тот согласился. Все это потом на Востоке назовут империалистической провокацией против законных властей ГДР

В это утро лозунги демонстрантов были уже острее: «Ульбрихт, Пик и Гротеволь, чтоб вас всех черт забрал!» и «Борода (Ульбрихт), Брюхо (Пик) и Очки (Гротеволь), вы – не выбор народа!»

Нам такой народ не нужен

Вот как вспоминал о 17 июня 1953 года впоследствии Владимир Семенов: «Около 7 часов утра громадные массы народа устремились штурмовать здание ЦК СЕПГ, располагавшееся неподалеку от западного Берлина. А накануне ночью в город были введены крупные танковые и артиллерийские соединения. И в это их расположение ринулись шумящие толпы из Западного Берлина и со сборных пунктов в Восточном. В офицеров, стоявших у открытых башен танков, бросали гнилые помидоры, тухлые яйца и камни. Посланный для наблюдения сотрудник моего аппарата принял невольное участие в волнообразном штурме здания ЦК. Мятежники заняли нижний этаж, но дальше пробиться не смогли».

Ничуть не сомневаясь в искренности советского верховного комиссара, кое-что все же следует уточнить. Насчет шумящих толп из Западного Берлина. Не отрицая возможности участия в восстании «хулиганов и деклассированных элементов» из западных секторов, все же следует не забывать и не столь известный в России «хеннигсдорфский марш». Локомотивостроители завода «Ханс Баймлер» вместе с металлургами из прокатного «Вильгельм Флорин» на севере Берлина в районе Хеннигсдорф – всего 10–15 тысяч человек – отправились поддержать своих братьев по классу прямиком через западные сектора. Никаких попыток остановить их западноберлинская полиция не предпринимала. В пути пели то «Интернационал», то «Германия, Германия…». И никто в том противоречий не усматривал. Длинной колонной по 12 человек в ряд, как раз по ширине улиц, они шли три с половиной часа, чтобы преодолеть 27 километров и добраться до центра города. Поспели, что называется, к шапочному разбору. С 13.00 в Восточном Берлине приказом коменданта советского сектора генерал-майора Диброва было введено чрезвычайное положение. Один из хеннигсдорфцев, Гюнтер Кляйерт, рассудил мудро: «Против танков не попрешь…» – и рабочие предпочли вернуться восвояси. Хотя отдельные смельчаки пытались забраться на танки, закрыть смотровые щели, отломать антенну…

Говорят, стоявший в открытом люке танка генерал Дибров узнал среди людей на улицах Бертольта Брехта и кивнул ему как старому знакомому. Что подумал тогда поэт – трудно сказать, но про тот день он написал свое «Решение»: «После восстания 17 июня секретарь Союза писателей приказал раздавать на Сталиналлее листовки, в которых можно было прочитать, что народ потерял доверие правительства и что возвратить его он может только удвоенной работой. Не было бы проще правительству распустить народ и выбрать новый?»

События в других районах республики Владимир Семенов описывает так: «Из провинциальных городов ГДР – Геры, Коттбуса, Хемница, Галле, Лейпцига, Дрездена, Магдебурга и некоторых других – поступали сообщения о бурных демонстрациях и столкновениях. Жертвы были с обеих сторон. Мы тщательно следили за развитием событий, выдвигавшимися лозунгами и требованиями демонстрантов, за положением на границах ГДР с Западной Германией. Ко мне звонили Хрущев, Молотов, Берия, Маленков, другие руководители. Страсти накалялись. В 11 часов мы получили указание открыть огонь по мятежникам.

В 1960 году ликующие берлинцы приветствовали Никиту Хрущева. В 1953-м он не настаивал на расстреле рабочей демонстрации. Рядом с ним — Ульбрихт и Гротеволь AP

Я и Соколовский, имея чрезвычайные полномочия, нарушили указание Москвы и приказали открыть огонь поверх демонстрантов, а не по людям. Толпы рассеялись. Было также указание ввиду волнений в других городах учредить военно-полевые суды и расстрелять несколько человек, оклеив сообщениями об этом столбы и афишные тумбы в городах. Я вызвал прокурора группы войск и передал приказ Москвы. Но он отказался выполнять его из-за отсутствия юридических полномочий. Я нажал кнопку. Явившимся дежурным офицерам приказал арестовать прокурора, доставить в Москву и выпустить прямо на летном поле. Заместитель прокурора исправно выполнил мой приказ.

Кто знает, что было бы, если бы мы безмолвно исполняли указания Центра. А Хрущев, узнав о нашем нарушении решений Политбюро, сказал: «Соколовский и Семенов – это лучшие консультанты по Германии. Им на месте виднее, что надо делать и чего не делать».

Первые же выстрелы вызвали смятение среди мятежников, они отошли в Западный Берлин. И прихватили с собой председателя ХДС в ГДР Отто Нушке, бывшего депутата Веймарского парламента. Но он отверг предложение выступить против ГДР и в поддержку мятежников, произнес на пресс-конференции речь в защиту социализма в ГДР и был отпущен в пределы Восточного Берлина.

Наиболее жестокие столкновения произошли в Гере, Коттбусе и Галле. Там были разгромлены полицейские участки, дома правлений СЕПГ, с обеих сторон было пущено в ход легкое стрелковое оружие…

В моем кабинете телефон звонил не переставая: Хрущев, чаще Молотов и другие. Мой бывший помощник А.Г. Ковалев как-то пересказал мне свой разговор с Берией: «Это я…» «Простите, не понял». «Я, я, Берия, – закричал в трубку гортанный голос мингрельца. – Где Семенов?» «Он уехал в город на машине». «В город, город – в такое время надо на месте сидеть, а не разъезжать по городу! Потом, что это Семенов – патроны бережет!» – угрожающе прогремел Берия…

За время волнений было около 220 жертв с обеих сторон…»

Представляется, что последнюю цифру не стоит принимать за окончательную. Как и отдельные факты, наиболее «ярко свидетельствующие» о провокационной роли Запада. Слишком много нюансов происшедшего до сих пор не прояснено. Например, имеет хождение версия, согласно которой около двадцати служащих народной полиции ГДР и четыре десятка советских солдат были по приговору военных трибуналов расстреляны за отказ открыть огонь по восставшим. Называются даже звания, имена и фамилии некоторых из них. Однако никакого документального подтверждения таким фактам пока не найдено.