Печатное издание номер 11/38

Но в 1919 году верующим в столице было еще где помолиться и поставить свечу.

Чекисты, сделав тщательный обыск, сказали Троцкому, что он до семи часов вечера будет находиться под домашним арестом, а потом его повезут в ссылку в город Алма-Ату. К указанному времени на Казанском вокзале собралось 10 тысяч коммунистов-оппозиционеров. Все вокзальные залы, перроны и пути были забиты пришедшим народом. Около двери валялись вещи Троцкого: узлы, чемоданы, книги. Здесь же на привязи находилась его охотничья собака в серых яблоках. Поезд уже стоял на парах. В конце поезда был прицеплен пустой вагон с приспущенными белыми занавесками на окнах – это для перевоза Льва Троцкого вместе с его семьей. Стрелки на часах показывали уже семь, а его еще не было.

…После смерти матери Феликс получил 1000 рублей наследства и быстро пропил их в местных пивных (на похороны он не явился, да и вообще не вспоминал ни мать, ни отца ни в письмах, ни устно, как будто их и не было вовсе), где целыми днями с такими же бездельниками, начитавшимися Маркса, обсуждал планы построения общества, в котором можно было бы не работать. Муж старшей сестры Альдоны, узнав о «проделках» шурина, выгнал его из дома, и Феликс начал жизнь профессионального революционера. Он создает «боювки» – группы вооруженной молодежи (среди его соратников той поры, например, известный большевик Антонов-Овсеенко). Они подначивают рабочих на вооруженную бузу, расправляются со штрейкбрехерами, организовывают теракты с десятками жертв. Весной 1897 года «боювка» Феликса искалечила железными прутьями группу рабочих, не желавших бастовать, и он вынужден был бежать в Ковно (Каунас).

Двухтомная «Биография В.И. Ленина» сообщает: «1 января 1918 года Ленин выступил в Михайловском манеже… Когда Владимир Ильич возвращался с митинга, автомобиль, в котором он ехал, был обстрелян террористами-контрреволюционерами. Спутник Владимира Ильича – швейцарский коммунист Ф. Платтен – быстро наклонил вниз голову Ленина. Платтен был легко ранен. Владимир Ильич, к счастью, остался невредим». К случившемуся у истории – весьма поверхностное отношение. Во многих официальных изданиях это чрезвычайное событие просто не упоминается. Ничего нет о нем, например, в семитомнике «История КПСС» 1967 года выпуска. В кратком биографическом очерке «В.И. Ленин» (1984) сообщается только об августовском покушении Ф. Каплан, о январском нет ни слова. Но не только поэтому январское ЧП кажется странным.

…Туркестанский край станет вершиной карьеры Федора Михайловича Керенского. Он прослужит здесь свыше двух десятилетий – до 1910 года. При Главном инспекторе Керенском только в одном Ташкенте откроется свыше 30 новых учебных заведений, например, первое одноклассное мужское училище, второе татарское мужское приходское училище, Мариинское женское училище, пятая и шестая русско-туземные школы, училище для мальчиков – бухарских евреев, частная школа Гориздро. Зная, какое учебное заведение окончил Александр Федорович, заказываю дела по Ташкентской мужской гимназии. В деле, или, по-архивному, в «единице хранения» н. 253 «Об испытании на аттестат зрелости за 1899 год», находим экзаменационные документы класса, где учился Саша Керенский: списки учеников, билеты, темы сочинений и прочую школьную атрибутику. Ого! Оказывается, Александр – круглый отличник, последний год учившийся без единой четверки и получивший золотую медаль.

 — Керенский был невысок, некрасив. Единственное, чем выделялся, так это совершенно землистым, почти зеленым цветом лица – были у Александра Федоровича больные почки. Подшучивали над ним, что, мол, он на Наполеона походить хочет, руку за отворотом френча держит. А причина-то совсем прозаическая – болела у него кисть-то. И супруга его, Ольга Львовна (О.Л. Барановская-Керенская [1886–1975]. – Ред.), как-то в разговоре со мной прямо со слезами на глазах подтвердила: «Вы не представляете, Зиночка, какой Александр Федорович больной человек. Только на силе духа и лекарствах держится. А вреда в своей работе, увы, не видит»…

 — Тревожно стало в Зимнем. Дошло до того, что объявили: «Барышни, на улицах города неспокойно. На службу приходить не следует. Коли станет иначе, пригласим». Сижу дома с тетушкой. И надо ж такому случиться, поздно вечером того памятного 25 октября 1917-го  звонит по телефону мой знакомый фельдъегерь из дворца, Иван Иванович. Голос от волнения дрожит: «Зинаида Константиновна, вечер добрый. Смотрите, что творится: я в карауле стою, а кроме меня и нет никого. Все разбежались… А они сюда бегут. В пальто да в шинелях…

– Двери тогда настежь распахнули, со двора министров ведут. Я за поленницей лежал, потом не выдержал – побежал. Испугался, ведь никакое я не правительство – фельдъегерь, и только…"