«Жду стенограмму допроса»

Максим Горький был в курсе дел и НКВД, и праправнучки Пушкина.
«Совершенно секретно» публикует неизвестные письма пролетарского писателя

В июне этого года исполнится 80 лет со дня смерти Максима Горького. Однако никаких громких мероприятий по этому поводу не ожидается. Оно и понятно: через два года у великого писателя 150-летний юбилей; созданная президентским указом «комиссия по празднованию» уже генерирует на 2018-й разнообразные мемориальные события. Есть даже вероятность, что на своё историческое место, к Белорусскому вокзалу, будет возвращён памятник работы скульптора И. Шадра. (Историю со сносом памятника газета «Совершенно секретно» рассказывала в заметке «Варвары? Мещане!», № 42/371, 2015 г.).

В ближайшие же месяцы в свет выйдет очередной том «Полного собрания сочинений» Горького (серия «Письма»). Подготовленная к изданию Институтом мировой литературы им. А.М.Горького (ИМЛИ), эта книга содержит уникальные материалы, относящиеся к периоду с апреля 1929-го по июль 1930 года. Небольшую часть этих эпистолярных документов издательский отдел ИМЛИ передал в «Совершенно секретно» для первой предварительной публикации.

В мае 1929 года Горький второй раз после революции приезжает в СССР. Почти пять месяцев он путешествует по стране. Побывал на Соловках, в Ленинграде, Мурманске. Из Нижнего Новгорода на пароходе «Карл Либкнехт» плывёт по маршруту Самара – Саратов – Астрахань. Затем посетил заводы Сталинграда и Ростова-на-Дону. Отсюда – в Сочи и Новый Афон. Далее – Сухуми, Тифлис и Владикавказ. Однако здесь врачи убеждают его прекратить путешествие, и Горький возвращается в Москву. 23 октября 1929 года он уезжает в Италию, но теперь уже для того, чтобы подготовиться к окончательному возвращению на родину в 1932 году.

«В 1929 году Горький приезжает в СССР, не решив для себя: возвращается он сюда по большому счёту или остаётся эмигрантом», – рассказывает научный сотрудник ИМЛИ им. А.М. Горького РАН Ольга Быстрова, работавшая с письмами писателя. «Ему ясно, что в стране надеются на его окончательный переезд. Но он ещё присматривается. И поэтому не позволяет высказываться открыто, с оценками увиденного. Безусловно, он испытывает огромную радость от того, что оказался на родине. Если в 1928 году он пробыл здесь лишь пять недель и реагировал буквально на всё, даже не самое незначительное, то теперь стремится к глубоким впечатлениям, стараясь погрузиться в пучину советской жизни.

Письма позволяют судить о круге его общения. Он писал и начинающим литераторам, и детям, и во власть, и писателям, и своему литературному секретарю. Многим казалось, что он всё принимал за чистую монету. В письмах он радуется, что увидел много. Если в 1928 году он никого не извещает о своем приезде, то в 1929 уже пишет: «Вот я съездил, и вдруг стали появляться те, кого я считал давно умершими».

А вот 1930 год будет сложнее, так как там уже пойдут процессы, а на скамьях подсудимых окажутся те, кого Горький знал ещё до революции. Прошли годы. Страна изменилась, а уж люди и подавно… К тому же Ягода специально начинает поставлять ему материалы допросов. Горький пишет: «Вот мне Ягода прислал стенограмму». «Жду стенограмму допроса». Какую именно – сказать невозможно, поскольку все эти документы он возвращал. К тому же, после смерти Горького в его архив приехали представители НКВД и изъяли всё, имевшее отношение к их ведомству.

«Тревожно тут у вас»

Эмигрантским кругам, лагерю врагов Советской России в тот период важно было «поймать» моменты неудовлетворённости Горького от происходящего, его неприятие отдельных сторон жизни в СССР. В каждом восклицании слышался вздох разочарования, в каждом многоточии читалось недовольство.

В октябре 1929 года, отправляясь в Италию, но теперь уже ненадолго, в переписке с Ульяновой и Крупской Горький написал: «Еду лечиться». И далее – всего одна фраза: «Тревожно тут у вас»… А дальше возможны только интерпретации: то ли это относится к грозным событиям, которые только начинаются, то ли это касается интриг в ЦК. Почему мы, исследователи, так сосредотачиваемся на этой фразе? Потому что в 1930 году Горький будет давать смелые оценки людям, отважно строящим новое общество: «Вы молодцы», – объясняет научный сотрудник ИМЛИ Ольга Быстрова.

На рубеже 1928–1929 годов начинается активная переписка между Горьким в Сорренто и его литературным секретарём Петром Крючковым в Москве. Он информирует Горького о происходящем в СССР и получает от него указания – перевести деньги, поддержать театр, отправить книги в библиотеку. К Горькому в этот период идёт огромный вал писем. Ему жалуются на судебные решения, на плохих начальников. Один его старый знакомый, Контюшенко, откровенно сообщает, что болен сифилисом. В ответ Крючков по распоряжению Горького отправляет больному деньги. Какая-то девушка пишет, что у неё туберкулез и не на что купить лекарства. Ей тоже делают перевод

Все эти горы писем, которые приходили Алексею Максимовичу – и в Италию, и позже в Москву, – хранятся в архиве ИМЛИ. Многие до сих пор не разобраны, потому что до конца 1990-х годов были «на особом хранении» и к ним не было доступа. А более половины писем просто не найдено. Особенно это касается того, что он отправлял из-за границы за границу же. При этом под копирку он ничего не писал и дневников не вёл.

Все материалы этого тома к публикации подготовили О. Быстрова, И. Зайцева, Е. Литвин, научные сотрудники ИМЛИ  им. А.М.Горького.

«Мать», не годная для оперы

16 апреля 1929 года замдиректора Большого театра Борис Гусман обратился к Горькому с письмом, в котором предложил поставить оперу по повести «Мать»… Собственное либретто к этой опере Гусман также отправил Горькому. Зная об ироническом отношении живого классика к подобному начинанию, администратор написал: «Придаёт мне смелости то обстоятельство, что везде, где я читал эту вещь, она встречала самое хорошее отношение. И специалисты – музыканты, режиссёры, художники, литераторы, – и рабочие – все одинаково приветствуют и самую мысль использовать «Мать», и выполнение этой мысли».

Отправитель просил ознакомиться с либретто и с замечаниями, уже полученными от читателей; он обращал внимание на то, что Большой театр вступает на «новый путь поисков революционной оперы и методов проверки её на массовом зрителе».

М. ГОРЬКИЙ – Б.Е. ГУСМАНУ

Конец апреля – начало мая 1929 года,

Сорренто

Мне кажется, Борис Евсеевич, что и для Вас и для меня было бы удобнее, если б Вы, раньше чем превратите повесть мою в либретто оперы, спросили: как я смотрю на это?

Тогда я бы попросил Вас поискать для Вашей работы какой-либо другой сырой материал.

Об этом я Вас прошу и теперь, ибо не считаю «Мать» пригодной для оперы да к тому же нахожу, что и либретто сделано очень плохо.

Отзывы рабочих о нём не убеждают меня в противном, из этих отзывов явствует, что рабочие книгу не читали. Укажу, кстати, что события, рассказанные в ней, относятся к 901, а не 3-у и не 5-у годам.

Тем не менее после смерти Горького опера «Мать» была поставлена. В 1939 году – Большим театром и Малым оперным театром (в Ленинграде), на музыку В.В. Желобинского по либретто А.Г. Прейса. И в 1957 году – в Большом театре и в Ленинградском театре оперы и балета имени С.М. Кирова: музыка Т. Н. Хренникова, либретто А.М. Файко.

Замятин – не Бабель, Крыленко – не Будённый

В 1928 году Ленинградский БДТ отказал писателю Евгению Замятину в инсценировке его пьесы «Атилла». Репетиции, которые уже шли полным ходом, были прекращены. Попытка Замятина решить дело в суде успехом не увенчалась, о чём обиженный прозаик сообщил Горькому. Обратиться к Горькому Замятин решил под впечатлением от того, как в том же 1928 году великий пролетарский писатель публично, на страницах «Правды», заступился за Бабеля, подвергшегося из-за «Конармии» жёсткой критике Будённого. Вникнув в дело, Горький решил, что есть основание требовать пересмотра, и написал об этом прокурору РСФСР Николаю Крыленко.

М. ГОРЬКИЙ – Н.В. КРЫЛЕНКО

7 июля 1929 года, Ленинград

Уважаемый т. Крыленко, очень прошу Вас обратить внимание на дело Е.И. Замятина. По делу этому состоялось три приговора в пользу истца, а затем, под давлением председателя суда, приговоры эти были отменены. Так передали мне ход дела, и если это действительно так, а не перепутано мною, это, разумеется, жестоко компрометирует Советский суд.

Сердечно приветствую

М. Горький

7.VII. 29 г. Ленинград

Несмотря на то что прокурор РСФСР Крыленко опротестовал это дело, Гражданская кассационная коллегия Верховного суда СССР оставила в силе решение пленума Ленинградского облсуда об отмене приговоров четырёх предыдущих судов в пользу Замятина. Постановка «Атиллы» не состоялась. Видимо, существенней ходатайств оказался тот факт, что в 1927 году роман «Мы» был опубликован за границей – сначала на чешском, а потом и на русском языке, в эмигрантской печати. Значение факта сотрудничества с редакциями журналов, издававшихся белогвардейцами, особенных разъяснений в ту пору не требовало.

«Просил бы вас зачислить родственницу А.С. Пушкина»

14 августа 1929 года Ирина Клименко, праправнучка Пушкина, написала Горькому следующее: «Окончила школу в 1926 г. (мне 20 лет), работала… В прошлом году приехала в Москву учиться. Поступить в ВУЗ мне не удалось. Решила опять пробовать в настоящем году. Прожив с трудом зиму, сильно нуждаясь, держала опять экзамены». Далее она сообщала, что выдержала экзамены во Второй Московский государственный университет на естественное отделение педфака, но рискует не быть принятой, так как количество мест ограничено, экзамены кончились 13 августа, результаты приёма будут известны 25 августа, заседание приёмной комиссии состоится 20 августа. Рассказав всё это, она обратилась к Горькому с просьбой о помощи: «Основываясь на том, что наше правительство поддерживает мою мать, как правнучку Александра Сергеевича Пушкина (здесь и далее подчёркнуто Горьким. – Ред.), выдавая ей ежемес. Пособие (20 р.) и предоставляя беспл. комнату, на какие средства она и живёт почти исключительно со всей семьёй (четверо детей младше меня, всё ещё учатся, отец 66 лет больной и нетрудоспособный), я и обращаюсь к Вам, Алексей Максимович, прося содействовать моему поступлению в ВУЗ

В моей просьбе меня удерживало то, что я знаю о ходатайстве перед Вами летом моей тётки, и не хотелось бы, чтобы Вы сочли это навязчивостью с моей стороны, надеюсь только, что Вы поймёте всю силу желания учиться и иметь заработок (квалифик. у меня нет никакой) и окажете помощь своим влиянием, в какой форме сочтёте нужным».

Упоминаемая в письме «тётка» (С.П. Кологривова, урождённая Воронцова-Вельяминова) ещё 16 июня 1929 года обращалась к Горькому с просьбой помочь её детям: устроить в лесную школу и назначить им пособие. Горький, как видно из даты письма, мгновенно отозвался на эту просьбу Клименко.

М. ГОРЬКИЙ – ВО ВТОРОЙ МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

17 августа 1929 года, Красково

Во II-й МГУ

В естественное отделение Педфака

Уважаемые тт.!

Очень просил бы вас зачислить родственницу А.С. Пушкина Ирину Евгеньевну Клименко студенткой ВУЗа.

Экзамены она выдержала.

Привет.

М. Горький

17.VIII.29

Увы, ходатайство не помогло. Праправнучка Пушкина не была принята в университет. На письме Горького рукой неустановленного лица была сделана запись, трудно читаемая в настоящее время: «Ввиду отсутствия мест отказать». В том же году Клименко уехала в Архангельскую область, где вскоре благополучно поступила в Архангельский учительский институт.

Домашний доктор Толстого и Горького

У Толстого в Ясной Поляне был домашний врач – Дмитрий Никитин. Скупой на похвалу, Лев Николаевич отзывался о нём так: «Очень внимательный человек и знает всё, что знает теперь медицина». Ко всему прочему Никитин увлекался фотографией, благодаря чему сохранилось немало изображений Толстого, сделанных в последний период его жизни.

К концу 1920-х Никитин работал в должности врача больницы Звенигородского района Московской области. В 1929 году он написал Горькому: «Мы с Вами не встречались с 1902 года, когда я был врачом у Л.Н. Толстого в Гаспре, а Вы жили тогда в Олеизе. Едва ли Вы вспомните меня, но я позволяю себе обратиться к Вам с просьбой. Я и двое моих товарищей – д-р Н.Н. Печкин и д-р Я.А. Могилевский в результате травли, затеянной против нас председателем Уездного отделения нашего Союза и основанной в большей части на личных счетах, попали в очень неприятное положение. Нас оклеветали в газетных статьях, а когда мы потребовали через партийные и профессиональные организации уезда расследования дела, то Комиссия, в которую входили представители РКИ (Рабоче-крестьянской инспекции. –Ред.), партийных и профессиональных органов, признала нас виновными в противодействии антирелигиозной пропаганде <…> мы прямо и честно заявляли, что мы люди религиозно настроенные и не можем вести антирелигиозной пропаганды. Осуждать нашу идеологию и делать из нашего дела что-то политическое нет никаких оснований…»

В заключение письма Никитин просил Горького: «…если Вы сочтёте для себя удобным, сказать своё слово в защиту нас…»

Нет сведений – пересматривал ли это дело нарком РКИ СССР Серго Орджоникидзе.

М. ГОРЬКИЙ – С. ОРДЖОНИКИДЗЕ

30 октября 1929 года, Сорренто

Уважаемый т. Орджоникидзе!

Очень прошу Вас: примите и выслушайте врачей Никитина и Печкина. Дело, по которому они решаются беспокоить Вас, заслуживает Вашего внимания.

Крепко жму руку.