Автор: Владимир ВОРОНОВ Совместно с:
02.02.2015
КАК ГОСБЕЗОПАСНОСТЬ ПОД КИНОРЕЖИССЕРА АЛЕКСАНДРА ДОВЖЕНКО КОПАЛА
Датированный 17 июня 1940 года документ на бланке Центрального аппарата НКВД СССР адресован наркому внутренних дел Украинской ССР, комиссару государственной безопасности 3-го ранга Ивану Серову. Начальник 2-го отдела Главного управления государственной безопасности НКВД СССР (бывший Секретно-политический отдел), комиссар госбезопасности 3-го ранга Павел Федотов довел до тов. Серова решение «верхней» инстанции: нарком внутренних дел СССР тов. Берия, ознакомившись с агентурными данными в отношении кинорежиссера Киевской киностудии Александра Довженко, «предложил взять его в активную разработку». Далее четко указано: «Установите в отношении его литера «Н», «М» и «ПК».
Имеются в виду литерные оперативно-технические мероприятия: «Н» – микрофонное прослушивание, «М» – телефонное прослушивание, «ПК» – почтовый контроль. Сразу три литерных спецмероприятия, включая прослушивание при помощи микрофонов, – дело в те времена технически непростое, довольно сложное в установке и обслуживании, да и довольно затратное. Так что разработка точно серьезная! – И все лишь для того, чтобы уловить буквально каждое слово известного режиссера, даже в постели?
Но это не все. Федотов продолжает излагать указания наркома: «Подведите к нему опытную агентуру. Вышлите нам план разработки ДОВЖЕНКО и меморандум о ходе его разработки. Систематически ориентируйте нас о разработке ДОВЖЕНКО». Завершает все приказ заблаговременно «ориентировать» о выезде Довженко в Москву, «чтобы мы его могли заранее агентурно обставить».
Хотя Довженко с 1934 года и проживал в Москве, указания об уплотненной слежке за ним адресованы украинским чекистам не случайно: как раз тогда режиссер завершал на Киевской киностудии монтаж художественно-документального фильма «Освобождение» – про «освободительный поход» Красной Армии в Западную Украину и присоединение Галиции к СССР.
К тому времени Александр Петрович Довженко находился едва ли не в зените славы. Он уже знаменитый режиссер, автор целого ряда фильмов, получивших известность и признание – не только в СССР, но и за рубежом.
В его активе фильмы «Арсенал» – о январских боях 1918 года в Киеве (к слову, с немалым успехом прошедший по экранам Европы и США), «Земля» (и поныне считается одним из самых поэтичных в мировом кино, а уже в 1958 году эту картину на Брюссельском кинофестивале занесли в лист двенадцати лучших фильмов всех времен и народов), «Иван», «Аэроград» и, наконец, «Щорс», вышедший в 1939 году и с успехом шедший в советских кинозалах. Буквально в те же дни, когда комиссар госбезопасности 3-го ранга Федотов передает главе НКВД Украинской ССР Серову личные указания Берии относительно Довженко, тот завершал монтаж «Освобождения» и готовился отправиться за материалами для съемки аналогичной агитки «Буковина – земля украинская» – об «освобождении» от «румынского ига» уже Северной Буковины.
Столь пристальное внимание лично тов. Л. П. Берии никогда и ничего хорошего никому не сулило, указания же о плотной разработке, как правило, означали: судьба человека предрешена. После такого обычно следовал арест – со всеми вытекающими, вплоть до расстрельного участка. Тем паче, даже и без глубокой агентурной разработки, старых грехов у режиссера – с чекистской точки зрения – было выше крыши.
В поле зрения бдительных органов Довженко находился аж с 1919 года: бывший петлюровец – служил добровольцем в армии Украинской Народной Республики, а в январе 1918 года участвовал в подавлении восстания на киевском заводе «Арсенал», по ряду свидетельств, принимал участие в еврейских погромах, преподавал историю и эстетику в петлюровской школе старшин, но потом подался к красным… В 1940 году, не говоря уже про несколько более ранний период, и одного этого было достаточно, чтобы «прислонить к стенке» по обвинению в «буржуазном украинском национализме».
Вот только на все эти действия, включая усиление агентурной разработки, применительно к гр. Довженко нужна была санкция персонально тов. Сталина: режиссер считался личной креатурой вождя. Их личное знакомство тянулось по крайней мере с начала 1930-х годов. Впрочем, еще в 1928 году на пленуме ЦК ВКП (б) тов. Сталин бросил реплику, положительно решившую судьбу картины «Арсенал».
Однако первое непосредственное сближение Довженко с кремлевским властителем датируют 1932 годом: тогда режиссер снимал фильм «Иван» – о строительстве Днепрогэса. Фильм о советском освоении Дальнего Востока, «Аэроград», Довженко снимал уже при непосредственной поддержке Сталина. После того как 14 апреля 1934 года вождь принял режиссера в Кремле в своем кабинете, тот восторженно написал в «Известиях», что «ушел от товарища Сталина с просветленной головой, с его пожеланием успеха и обещанием помощи».
Генсек и дальше не раз общался с режиссером на предмет того, каковы должны быть задачи советского киноискусства. А когда 27 февраля 1935 года на заседании президиума ЦИК СССР «всесоюзный староста» Михаил Калинин вручал Довженко орден Ленина, то из президиума донесся характерный голос вождя народов: «За ним долг – украинский Чапаев». Фильм «Щорс» был снят не просто по личному и прямому указанию Сталина: Иосиф Виссарионович работу над картиной держал под своим неусыпным контролем, активно вмешиваясь в процесс создания фильма и давая «ценные указания», игнорировать которые было смерти подобно.
Съемки и монтаж картины шли под неусыпным надзором «компетентных органов», так что о ходе кинематографического процесса товарищ Сталин знал все. А когда ему нашептали, что «украинский Чапаев» получился карикатурным, «отец народов» в холодном гневе стал демонстративно игнорировать кинематографиста, и у того случился инфаркт. Фильм он перемонтировал, и, когда его продемонстрировали Сталину, тот вернул режиссеру свою милость. Но, как оказалось, ненадолго. Впрочем, все развивалось строго в рамках классической и прагматичной сталинской игры с кадрами: гнев и милость всегда чередовались, потенциальной жертвой был каждый.
Да и вообще, в подвешенном состоянии кадры – литераторы, художники, кинематографисты и прочие «властители человеческих душ» – лучше понимали, воспринимали и исполняли те задачи, которые ставил перед ними вождь народов. Так что и с Довженко Сталин играл, как кошка с мышью, не забавы ради.
Тем более ему достаточно регулярно докладывали, что товарищ «не совсем наш, да и не совсем он нам товарищ». Так, агентура, либо особо близкая к телу наблюдаемого объекта, либо оснащенная микрофонами в рамках литерного мероприятия «Н», сообщала: «Во сне Довженко разговаривает по-украински».
Другой чекист, старший оперуполномоченный 5-го отделения 2-го отдела ГУГБ лейтенант Чекалдыкин, так рапортовал о впечатлениях от поездки в Буковину, которыми делился режиссер: «Черновцы, – сказал он, – чудесный город, культурный, приятный. Жить там – просто наслаждение. Дом, в котором жил митрополит, настолько прекрасен, что подобного ему нет в Москве. Народу там, в Буковине, жилось гораздо лучше, чем у нас. Когда у нас едешь поездом, то нигде не встретишь радостных лиц, нарядного убранства. Всюду убогость, бедность, придавленность. Я считаю, что наш народ унижает и угнетает то, что все у нас одето в серый бушлат <…>. А там все красочно, весело, приятно».
Довженко подробно описал наряды буковинских украинцев и продолжал: «На площади в Черновцах – карусели, всякие наивные народные развлечения. Так наши идиоты немедленно по приезде решили убрать с площади карусель. Вообще, наши ведут себя там плохо; в Западной Украине нас встречали в прошлом году изумительно, а теперь мы довели до того, что там ширится повстанческое движение. Гуцулов выселяли из пограничных районов, делали тысячи ляпсусов. Теперь то же самое повторяют и в Буковине. Хватают без разбора людей – правых и виноватых». Затем Довженко отрицательно охарактеризовал целый ряд партийных и советских работников Буковины и Западной Украины: «Мы несем нашу грубость, неделикатность, некультурность. Ощущение такое, что мы не более организованная культура, а более низкая…»
А дальше, судя все по тому же чекистскому рапорту, Довженко и вовсе разразился страшной крамолой, осмелившись усомниться в гениальности Сталина и несомненной правильности его деяний: «Наше правительство сделало огромное преступление перед народом, когда перебило, сослало в Сибирь лучших полководцев, – цитировал чекист слова Довженко. – Мы сами перебили наших командиров в десять раз лучше, чем это сделал бы Гитлер. Теперь, когда я думаю о будущей войне, я не столько боюсь Гитлера, сколько наших командиров, наших воров, бездельников, и т. д. <…> Мне лично кажется, что после провала финской кампании Сталин стал очень недоверчиво относиться к Красной Армии, к ее боеспособности. Это, по-моему, и привело к тому, что мы не выступили против Гитлера. Теперь момент упущен, и Гитлер скоро поведет против нас весь мир…» В другой чекистской сводке сообщалось: Довженко кричал «пусть у меня заберут орден» и «снова возвращался к ругани власти…»
Так что материалов на Довженко у чекистов было более чем достаточно, однако для «окончательного решения вопроса» нужно было прямое указание вождя. Позже, на одном из заседаний Политбюро, Берия без затей предлагал: расстрелять Довженко – да и дело с концом. Но Сталин, изощренно играя с Довженко, как кошка с мышкой, санкции на это так и не дал: других режиссеров у него все равно не было, не чекистам же Берии было снимать и монтировать фильмы…
Автор:
Владимир ВОРОНОВ
Совместно с:
Комментарии